Моральное животное

Вражда, кстати, также является темным порождением социальной иерархии и реципрокного альтруизма. Она вырастает из конкуренции, взаимного, несовместимого стремления к статусу и демонстрирует изнанку реципрокного альтруизма (по меткому замечанию Триверса, взаимный альтруист помнит всех, кто воспользовался его поддержкой, а сам ничем не отплатил, и впредь воздерживается помогать этим людям или активно им мстит).

У людей вражда, в отличие от шимпанзе, может ограничиваться словесными перепалками, не переходя в драку. Что обычно делает человек, когда кто-то идет с ним на конфликт, или поддерживает его врагов, или отказывается поддержать его в ответ? Говорит про обидчика гадости. А чтобы сделать это максимально убедительно, сам старается поверить в то, что обидчик невежественный, глупый или, еще лучше, плохой, нравственно неполноценный, опасный для общества человек. В книге «Выражение эмоций у человека и животных» Дарвин уловил морально нагруженную природу вражды: «Немногие, однако, могут долго думать о ненавистном человеке без того, чтобы не чувствовать и не проявлять в той или иной форме негодования или ярости»[540].

Сам Дарвин, естественно, в драки не лез, но уколоть словом мог. Во время учебы в Кембридже он познакомился с энтомологом Леонардом Дженинсом, который, как и сам Дарвин, коллекционировал жуков. Несмотря на естественную конкуренцию, эти двое вполне могли стать друзьями и союзниками. Дарвин сделал первый шаг к сближению и подарил Дженинсу «достаточно много насекомых», что тот «весьма оценил». Когда же Дарвин попросил у нового знакомого жука-могильщика, тот отказал, «хотя у него было семь или восемь экземпляров». Пересказывая эту историю своему кузену, Дарвин упомянул не только эгоизм Дженинса, но и его «слабые умственные способности». Тем не менее через восемнадцать месяцев он уже отзывался о Дженинсе как о «превосходном натуралисте». Вероятно, не в последнюю очередь потому, что тот подарил ему «великолепный экземпляр семейства двукрылых»[541].

Когда в результате поддержки друзей вражда перерастает из индивидуальной в коллективную, самообман растет и вероятность насилия повышается. Вот в качестве примера фраза из «Нью-Йорк таймс»: «За неделю обе стороны сочинили очень эмоциональные истории, объясняющие их позицию, – этакие субъективные оправдания, излагаемые с горячечной убежденностью, но не выдерживающие внимательной проверки»[542]. Она взята из статьи о том, как израильские солдаты расстреляли палестинских мирных жителей. Каждая сторона утверждала, что конфликт развязал противник. Эта фраза, на мой взгляд, точно описывает любые столкновения, независимо от их давности и масштаба, и рассказывает огромную часть истории человечества.

Психические механизмы, провоцирующие современные войны – патриотический пыл, массовая уверенность в своей правоте, заразительная ярость, – обнаруживаются эволюционистами в разных эпохах и обществах. Крупномасштабные акты агрессии, к сожалению, не редкость для нашего вида. Они давали эволюционные преимущества победителям, которые получали возможность свободно насиловать и похищать женщин противника[543]. Не исключено, что психология войны сформировалась под воздействием постоянных конфликтов, однако, на мой взгляд, их роль второстепенна[544]. Чувства вражды, обиды, справедливого негодования, как индивидуальные, так и коллективные, вероятно, имеют глубочайшие корни в древнейших конфликтах между группами людей и приматов, и в особенности в конфликтах между коалициями мужчин, борющихся за статус.

Групповые интересы

Склонность друзей не любить врагов друг друга часто остается невостребованной, потому что одним из самых сильных стимулов к началу и поддержанию дружбы является наличие общего врага (замечено, что в «Дилемме заключенного» двое игроков действуют более сплоченно в присутствии человека, к которому оба испытывают неприязнь)[545].

В современном обществе эта стратегическая выгода дружбы размывается. Люди предпочитают сближаться не перед лицом общих врагов, а на почве общих интересов, таких как хобби, спорт, музыка, кинематограф. Однако вероятно, что тяга к особям со схожими интересами возникла в контексте, когда общие интересы были более насущными и определяли, скажем, кто возглавит племя или как будет разделено мясо. Иными словами, тяга могла развиться как способ цементирования плодотворных тактических союзов и лишь позднее распространилась на кино и музыку. Это объясняет абсурдную серьезность споров по поводу, казалось бы, несущественных вопросов. Иначе с чего бы вдруг на приятном званом обеде может воцариться натянутая атмосфера при обсуждении фильмов Джона Хьюстона?