Моральный патруль

«Где графиня, а ещё и восхитительная Принцесса Сессилия Маркес Делакруа - Сессилия Гарсиа Ганди?» – вас спросят с пристрастием на внеочередном, посвященном пропаже Сессилии Маркес Делакруа, фестивале, и на тот фестиваль явимся мы с графиней Ебужинской…

Вы снова повторите слёзно, что злодеи похитили графиню, а некий варвар ударил вас в лицо — неблагородно ударил, подло, не по правилам, потому что мужчины дерутся в соответствии с Уставом, и вы знаете, а, если забыли – найдете в древних свитках на бересте и пергаменте; тибетские монахи передают знания татуировками.

На послушнице в монастыре на Земле я даже прочитал тибетскую Рамаяму – с ног до головы читал, спереди и сзади – много букв, как в море морских звёзд.

Недоверие к вам, оборванному, в кровоподтеках и с синим под глазом усилится, когда вы выдохнете пары неблагородного алкоголя: а алкоголь, как известно – утешение для низших существ; собаки пьют пиво.

Что о вас подумают графья и князья, благородные бароны и шевалье?

Подумают, что вы развратились, потеряли нравственность, причастны к похищению графини Сессилии Маркес Делакруа, или даже её собственноручно закопали в саду под сакурой; из побуждений эстетических закопали или из стыда; о том, что вы давеча не поприветствовали графиню Сессилию Маркес Делакруа возле кондитерской «Смит и Вессон» всем известно, и бросает тень на репутацию рода МакНьютонов.

Вчера не заметили, а сегодня надругались, пусть нравственно, даже с ней дрались, и графиня Сессилия Маркес Делакруа вас проучила, что тоже – позор для вас: ИЫЫЫХ! Мужчина, а с девушкой дерется, как с самолюбием.

Всё против вас, граф Яков фон Мишель, даже бахрома на ваших панталонах загрязнилась, а что говорить о чести и достоинстве, когда вы лыка не вяжите и по вашей вине графиня пропала, словно её луком угостили.

Прощайте граф, вас более не ждут великие дела! Я же должен поспеть на чтение поэмы к неподражаемой душечке графине Ебужинской – когда ступает, то Звёзды гаснут от стыда за их ничтожество перед красотой графини. – Падре Гонсалез перевалил тело молодого графа Якова в гроб-носилки: — Не жмёт гроб?

Ах, эти черти – откуда прибыли к нам, и за какие грехи тошнотворные, словно олифу продавали без лицензии! – Падре схватил длинную палку с цепью и листом толстой кожи буйвола на конце и палкой, словно мухобойкой, ударил по волосатому рогатому существу величиной с кастрюлю; послышались стук копыт и хрюканье, затем отчетливое проклятие существа из одного слова «Проклинаю»; падре пинком отправил существо под лавку, с отвращением и ужасом прапорщика художника в плену балерин, снимал с мухобойки, прилипшие статическим электрическом, волоски: — Суетятся, бегают, проклинают, а толку от них ноль; почему на фабрику картин не идут, отчего не изучает музыку?

Черти необразованные!

Позвольте, граф, у вас на лбу грязинка, я её сейчас сотру, как ненужную строку в куплете, а то и вы на чёрта похожи, – падре батистовым платочком с монограммой дома Гонсалез удалил грязь со лба графа Якова.

Хлопнула крышка гроба, заскрипели шурупы, и в скрипе шурупов граф Яков фон Мишель видел своё, пусть не полное, как банка с масляной краской для художеств, но избавление от греха и позора.

«Ноне полагал, что вся моя жизнь предшествующая – для встречи морально устойчивой графиней Сессилии Маркес Делакруа! – граф Яков фон Мишель вспомнил сценку из фильма, когда положенный в гроб и заживо замурованный в стене музыкант из фильма «Убить музыканта Битховена» в гробу перевернулся и ударами валторны сломал гроб. – Но, неужели я ошибся, как петух в овчарне?

Жалоблюсь, а в гробу, и жизнь моя: товарищи по лицею, первые стихи, робкая улыбка матушки, – всё для бесславной смерти, словно я обесчестил дурным словом забор возле института благородных девиц».

— Вставайте граф, вас ждут Великие дела! – голос ударил со всех сторон, и задача – не остроумие старой фразы, а – децибелы, что вырвали графа Якова из сна, вернули к жизни, отрезвляли после вина и других, не менее гадких, аморальных поступков вчера.

— Они меня преследуют – не знаю, кто они; может быть – козы гуманитарные… гуманоидные. Или моя совесть – понравилась им фраза о графе, или припечатывают, как пароль. – Граф Яков фон Мишель приподнялся с нецарского ложа – синтетический матрас на железном полу, словно насмешка над благородным графом, который спал дома на трех перинах лебяжьего, нежного, подобного улыбке матушки, пуха. — Стану на колени, попрошу прощения у Судьбы и у себя – так художники Западного города каждый день встречают рассвет, а затем предаются творческим излишествам до следующего утра.

Увижу ли я утро в подземном царстве шипящего и грохочущего железа: а железо – кости чертей!

Не брежу ли я, а, если брежу, то не более ли материален мой бред, чем ноги ватные?