Моральный патруль

Граф Яков фон Мишель невольно залюбовался игрой красок разлетающихся кусков, обдумывал картину маслом на холсте «Плоть и железо», но опять же поймал себя на грусти, что не напишет никогда картину о разлетающейся обезьяне, и о себе не напишет, потому что следующий желтый танк – путь в легенду.

Граф Яков фон Мишель вскочил, побежал в сторону желтого, за ним гремели синие танки, поодаль бежали одинокие фигурки существ разного пола и формы тел; но все одинаково с синими флагами, а навстречу катила лавина фигур с желтыми отметинами, как репы.

«Нас могли бы посадить в танки или спрятать в окопы, как жуков могильщиков, – граф Яков фон Мишель знал историю войн на «отлично», поэтому, хоть в первый раз участвовал в бою, но по картинкам, по фильмам, по пьесам ориентировался, в то же время размышлял, что на войне – смерть. – Некоторые остались бы живы, и ушли бы в свои Миры: я в — Совершенный, а другие – в некультурные, поэтому – дикие.

Нет!

Живые срам имут, а мертвые сраму не имут!

Падре Гонсалез помог мне в преодолении позора: умру, и бесперспективного сраму не поимею!

Но соратники по синему цвету мешали – так мешают крики попугая институтке сосредоточиться на игре на скрипке.

— За Железного Дровосека! – прилично одетая леди — но мораль слабовата, леди излишне громко кричит, а положены высоконравственной девице скромность, тихий голос, потупленный взгляд канареечки – опередила графа Якова фон Мишеля, взорвала себя под очередным танком, скоропостижно опозорила графа Якова фон Мишеля, неявно показала, что он – нерасторопный, подобен ленивому коту на книге Знаний.

Желтые взрывали танки синих, синие – танки взрослых, и никто не имел сраму.

«Неужели, мне не достанется танк для смертельного подвига»? – под сердцем булькнуло, и холод надвигающегося позора, падения морали ударил в ноги мартовской сосулькой. Граф Яков фон Мишель судорожно сжал навершие шпаги, искал в нём успокоение, как в детстве в рукопожатии дедушки МакНьютона искал связь с древними культурными предками.

Дедушка граф Ньютон под яблоней стоял в обтягивающих белых панталонах, в изящных полосатых чулках, в старомодных, но дорогих бархатных бордовых туфлях с бриллиантовыми пуговичками, а о фамильном камзоле и о лиловом крокодиловом жабо – нет слов, язык пересыхает в восхищении.

«Ты кто? Дьявол из ада, что пришел за мной, потому что я не нарисовал соловья на розе? — дедушка сурово ткнул узловатым, но с тремя перстнями пальцем в грудь маленького графа Якова. – Или ты – муза в прозрачном одеянии, длинноволосая, косая сажень в бедрах?»

«Я ваш внук, дедушка МакНьютон! – маленький граф Яков робел, но выказывал почтение дедушке, присел в глубоком поклоне, пером на шляпе подметал перед дедушкой землю, словно искал золотую руду. – Вы меня каждый раз не узнаете; маменька говорит, что из-за старости, а папенька вступает в спор с маменькой, бранится на древних философов и утверждает, что вы не старый, что ещё – ОГОГО! Себя покажите, а не узнаете родных по причине поэтической и музыкальной рассеянности; все гении – рассеяны, как горох рассеивают по столу».

«Рассеянный? Гениальный? – дедушка наклонился, вбил колышек в землю между ступней, вколотил свою тень. — С места не сойду, пока яблоко с яблони не упадёт мне на голову, словно по золотому блюду покатится.

Предок наш – гений Ньютон, ему яблоко на голову упало и сделало гениальным, творчески озабоченным.

Мне же яблоко не падает, оттого и не гений я, а обидно, словно я – каменная бесчувственная пустыня на Венере, а не эстет с заслуженными работами по философии, музыке, пластичному танцу.

Прабабушка моя графиня Изольда да Винчи красавицей всю жизнь прошла, а к старости подурнела, съежилась, плевалась под ноги, даже пожелтела местами, в ромашку превращалась.

Мы сердились на прабабушку, советовали ей курсы по омоложению или усердные занятия балетом; все балерины молодые, даже, если из них золотой песок сыплется.

Прабабушка моя графиня Изольда впала в прелесть, томилась с варварами, посещала собрания по обмену духовным опытом с артистами других Миров – по общему мнению, вела себя непозволительно, даже безнравственно, когда хулила произведения Овидия.

Изгнали мы старую графиню Изольду на другую Землю: грустно там, тоска, больше на ад похоже, потому что в кабаках пляшут и дурные песни поют болотные.

Зачем мы мучили себя и графиню Изольду, если крайность находится в Райском саду, под яблоней – стукнули бы прабабушку пудовым яблочком по темени – и излечили бы от всех земных безнравственностей». – Дедушка МакНьютон замолчал и погрозил графу Якову фон Мишелю из прошлого пальцем; один перстень слетел и рифмой ударил графа Якова фон Мишеля в лоб.

— Дедушка граф Ньютон? – поблазнило, словно на весеннем лугу с ярким изумрудным клевером, что так эстетично ложится на холст.

— В морге твой дедушка! — седоусый воин – копия давно ушедшего графа МакНьютона – с синим озёрным флагом грубо пошутил и бухнулся под желтый танк.

БАБАБАХ!