Моральный патруль

Сострадательная у меня душа, и засияет она Солнцем в балладах юных поэтесс, что не познали конфуз первой брачной ночи.

Без сарказма посмотрите на меня ниже пояса, граф, не обвиняйте свои карманы, что в них нет йода.

Йод эстетам противопоказан, потому что — зловонен, а зловоние – аморально.

Матушка моя, когда я шалил, грозилась, хмурила бровки и повторяла, что я изумлюсь утром, проснусь, а лоб йодом намазан.

Я конфузился, дергал маменьку за мантильку и убегал в сад, где предавался невинным детским наслаждениям – играл на флейте, а передо мной плясала козочка Мэри.

Мечты мои улетали в двери и из флейты; мечтал о полётах, когда я, подобно птице Фениксу, на двух крылах поднимусь выше шпигеля, и все эстеты умилялся, назовут меня летуном, и никто никогда не заметит, что я лежебока, и диван мне дороже чести.

Сейчас, после боя, осознаю, что никогда не превращусь в птицу Феникса, и не из-за избыточного веса, а оттого не превращусь, что ножки мне оторвало миной – воля Судьбы: под желтым танком пояс смертника сполз с талии – иначе меня бы пополам, оттого, что герой, но свалился на ноги и бабахнул ниже причинного места.

В лицейские годы я стыдился посещать музей Изящного в Ньюнью-Йорке.

Статуя Аполлона, а рядом – статуя Давида, и гениталии прорисованы в мраморе до прожилочек, словно скульптор дон Микеланджело только для того вырубал остальные части тела мифических героев, чтобы взор упал ниже пояса.

Может быть, у меня не только ноги оторваны, но и любимое доном Микеланджедом, выдающимся скульптором современности.

Но нужны ли гениталии герою, что обрёк себя на смерть и скончается в ближайшие минуты, словно расспрашивал сам себя перед дулом изысканного пистоля.

Любознательно, что многие воины умерли сразу от истечения крови из конечностей, а я живу и подобен моркови в греческом салате.

Нет низкого мщения, и никому я не мщу, но, вероятно жив, чтобы до конца выполнил свою миссию.

Изумительно, но неужели я жил, метался между консерваторией и художественным училищем, оперным театром и студией балета, и всё в итоге привело к печальному концу или началу – мгновения без ног?

Потешно и не отрадно, если цель моей жизни – остаться без ног, как улитке.

Улитка рождается без ног и погибает в желудке гурмана, а ног у неё даже в желудке не прибавляется, словно виновата улитка перед схимниками.

Или моё предназначение – укорить вас, пожурить, и я – ваша Совесть?

Жил эстетом, а погиб Совестью?

Видите ли, как сложились мои губы в насмешку над вами, граф Яков фон Мишель, а торжественный вызов в очах чуть припорошен пылью?

Ах, граф! Возвращаю все дурные слова и намёки против вас назад!

Кто я, чтобы судил графа Якова фон Мишеля, и перед лицом смерти осквернял память вашего батюшки, что заступился за вашу матушку на её первом балу, когда она имела виды на злодея?

Вы – благороднейшая душа и возвышенный эстет, на грани платиновой морали художника.

Никогда бы не сравнил вас с тупой, развратившейся, морально униженной обезьяной, что не знает чести и кротости, особенно, когда залезает под юбки балерин.

Граф, передайте, дискету – я снял свой подвиг на видеокамеру – моей несостоявшейся невесте графине Натали фон Ростовой.

Пусть видит, что перед лицом смерти, перед гусеницами танка, а они живописно блестели в лучах заходящего – не знаю названия этой Звезды — Светила.

Простит ли меня Натали, морально устойчивая, образец добродетели, целомудрия и эстетического золотого сечения – так капелька росы роднится с бриллиантом. – Князь Мишель де Болконски извлёк из походной изящной бархатной сумочки дискету и вложил в руку графа Якова фон Мишеля, открыл новую сцену истории эстетов (граф Яков фон Мишель старательно отводил взгляд от обрубков ног князя, чувствовал себя мясником и винил, будто сам отрубил князю конечности, а завтра отрубит ноги черной кошке, что неосторожно перебежит дорогу). – Все двери в институте благородных девиц открываются в коридор, и – замечательно, похвально, когда девИцы в белых фартучках спешат на урок арфы.

Натали фон Ростова тоже бегала к чудесному инструменту и находила в нём сходство с разбогатевшим мужиком из древних сказок народов древней Земли.

В тот Солнечный радостный день ничто для меня не предвещало постыдного; я даже разминулся с графиней Мартиной Навратиловой Макиавелли – злая на язык благонравная девушка, лучшая подруга поэтессы графини Моники Левински.

В чудесном настроении я пришёл на званые похороны – на Новотроекуровском кладбище служили поэтическую панихиду по временно ушедшему графу Мабуке Вуду Ростову.

С полагающейся скорбью на лице – скорбь я изучил на уроках грустного прекрасного, имел посредственные баллы, потому что – шалопай, но суть уловил – я подошёл к скорбящей вдове — благороднейшей графине Эвелине фон Ростовой, заметил, что погода сегодня не плачет, но она изумлена кончиной графа Ростова, а по чести никакого оскорбления и сарказма погода не выдержит, словно ей, как собаке, на хвост подвязали банку с красками для росписи Дворцов.