Мораторий на крови

Я вышла из класса с ощущением безысходности и страха. Доставив к железнодорожной станции, меня отвели в какой-то сарай. Близлежащие здания тоже были переполнены, женщин держали в изоляции от мужчин, даже от собственных детей. По слухам, вскоре ожидался эшелон на запад. Измученных, потерявших веру и мужество людей объединяло одно — все они были евреи. Когда во второй половине дня нас вывели на короткую прогулку, рядом со мной внезапно остановился молодой румынский офицер. Щегольски одетый высокий парень с погонами лейтенанта пристально взглянул на меня, задержав взгляд, прошел несколько метров рядом. Мне показалось знакомым его лицо. Голодная и отупевшая, все время находившаяся в полудреме, некоем потустороннем мире, я так и не смогла ничего вспомнить. Ни на двадцатиминутной прогулке, ни в битком набитом сарае.

Я очнулась позднее, когда кто-то выкрикнул мои имя и фамилию. Их произнесли даже несколько раз. Очнувшись в поту и страхе, услышала: «Ида Фальковская! Следуй за мной!» Пошла вслед за солдатом к выходу. Он свернул за угол сарая, повел меня безлюдным двором. Запомнились свалка да бетонная серая стена, протянувшаяся вдоль полуразрушенного завода.

Казалось, мы идем бесконечно долго. Наконец я увидела того молодого лейтенанта, столь пристально разглядывавшего меня на станции. Он сказал несколько слов провожатому. Солдат отошел в сторону, присев на поваленное дерево, закурил. И вдруг я узнала этого парня. Он учился со мной в одной бухарестской школе, окончив ее годом раньше. А жил неподалеку от нас, на соседней улице.

— Ида, — негромко произнес лейтенант, — похоже, ты узнала меня. У нас нет времени на школьные воспоминания. Сегодня ночью всех евреев вывезут в Польшу. Но до этого, буквально через час, пойдет автомашина с ранеными на Бухарест. Я сопровождаю их, поэтому и для тебя найдется место. Если в дороге случится проверка, запомни — ты румынка, моя двоюродная сестра, сестра офицера. Это уже отмечено в сопроводительных документах. А сейчас переоденься, приведи себя в порядок. На все не более пятнадцати минут…

Не помню всех деталей, я машинально проделала то, что он велел сделать. Умыла лицо и руки в расположенном рядом ручье, надела чужое летнее платье и, собрав спутанные грязные волосы в пучок, спрятала их под модной широкополой шляпой. Хотя первое лето войны выдалось очень жарким, меня то и дело трясло от страха, тело покрывалось холодным потом.

Михай (так звали моего спасителя) усадил меня на переднее сиденье, у окна. Дорога была ужасной. Раненные на Восточном фронте румынские солдаты, напившись (вина было вдоволь), ругались, орали патриотические и фривольные песни. Я никак не могла прийти в себя, когда один из них обратил внимание на мое хмурое лицо, постоянное молчание.

— Не знаешь румынского? — подозрительно спросил он.

— Как я могу не знать родного языка? — нашла в себе силы ответить я. — Просто укачивает, устала от жары…

— Такой красавице надо петь с нами! Подними боевой дух парней, защищающих родину от коммунистов. — Пришлось включиться в нетрезвый хор, славить «великую Румынию», немецких друзей. Сама не знаю, как смогла все выдержать и улыбаться, когда хотелось расплакаться от страха. На всю жизнь запомнила я эту поездку.

Границу, которой уже фактически не существовало, мы пересекли после полудня. Вскоре въехали в шумный оживленный Бухарест. С хорошо одетыми людьми на улицах, знакомыми магазинами, столиками кафе на тротуарах. Родной город произвел на меня странное впечатление, я словно оказалась на другой планете. Не верилось, что в каких-нибудь трехстах километрах отсюда идет война, гибнут люди, и где-то там, под Херсоном, остался мой муж. Возможно, Суля погиб в окружении. Остановив машину на знакомом с детства перекрестке, Михай высадил меня, обняв как сестру, приветливо помахал рукой. Минутой спустя автобус скрылся за поворотом. До сих пор у меня перед глазами — дребезжащая голубовато-серая машина, в которой я добралась до дома.

После войны я искала уже двух мужчин — Сулю и Михая, моего спасителя. Но поиски, запросы ни к чему не привели, оба сгорели в пламени войны. А в 51-м я уехала из Румынии в Израиль, тут вновь вышла замуж. Так и прошла жизнь.

Когда Ида закончила свой рассказ, в комнате воцарилось молчание. Тогда я достал фотографию, запечатлевшую Иду с моим дядей в предвоенном 40-м году. Тетя надела очки, какое-то время пристально рассматривала ее.

— Такой у меня нет, — со слезами на глазах произнесла она. — Помнится, была, конечно, но затерялась. Там, под Херсоном, в окружении.

Благородство и истинно мужская доблесть молодого румынского офицера, с риском для себя спасшего еврейскую девушку, заслуживают того, чтобы о них знали все. Да, были Бабий Яр, Освенцим и Бухенвальд. Но тем и живо человечество, что на земле во все времена были и будут такие, как Михай».