Море дышит велико

«Мне показали на одну из кабин общественного туалета, где укрылся нарушитель. После неоднократного приглашения одеться и выйти из кабины, тот остался на месте, продолжая симулировать естественными надобностями. Видя, что он берет на измор и проволочку времени, я решил взломать дверь и сделал попытку одеть ему брюки. Но он оказал сильное сопротивление силой…»

Хотя капитан третьего ранга Выра предупреждал о том, что могут выявиться всякие нехорошие обстоятельства, таких Чеголин не ожидал, и личная неприязнь к Рочину сразу же отступила на второй план:

— Разрешите узнать, как поступили бы вы сами, если кто-либо посмел побеспокоить вас в… таком, месте?

— Что? — Голос Капитолинко отдавал клекотом. — Забыли, где находитесь?

— Из докладной вытекает, что старшину оскорбили, унизили да еще наказали. За что?

— Вот как вы воспитываете личный состав, лейтенант? Кто командует кораблем? Ах, Выра? Тогда ясно. Иного не ожидал.

— На вашем месте я наказал бы участников издевательства.

— Папрашу не указывать! Сам знаю, что делать на своем месте.

К сожалению, общего языка в оценке происшествия найти не удалось. Полтора Акима поднялся во весь исполинский рост:

— Вон отсюдова! Еще слово, и сядете рядом со своим разгильдяем!

— Есть, «вон отсюдова»! — Вскочив, лейтенант вспомнил о заповедях, но всё же черт дернул передразнить и добавить: — Разрешите пожелать всего хорошего…

Не надо было заедаться. Уже в вестибюле комендатуры его оглушил знакомый клекот:

— Пач-чиму не форменная шинель?

— Шить обмундирование из материала лучшего качества не запрещается.

— Зашита спинка! — объявил Полтора Акима. — Распароть и далажить!

— Есть, распороть и доложить! — отрепетовал лейтенант без прежней бодрости, щелкнув каблуками, по всем правилам повернулся и зашагал к выходу.

— Куда! Кру-гом!

Его не хотели отпускать без немедленного надругательства над чужой вещью. Отчаянные обстоятельства стимулировали поиски выхода. До Чеголина вдруг дошло, что далеко не каждый родитель мог подарить такую особенную шинельку. Раз так, она выглядела вещественным доказательством, весьма способствуя использованию боевого опыта Максима Рудых.

— Направляюсь в пошивочное ателье, — озабоченно доложил лейтенант. — Боюсь, что папа будет возмущен, если его подарок испортят обычной бритвой.

После паузы с высоты упала раздумчивая команда:

— Добро! Сполняйте!..

— Есть! — обрадовался Чеголин. Правый локоть, как положено, по уставу, развернулся на уровень плеча, а ладонь взлетела к козырьку, он удалялся с безупречной строевой выправкой, пятьдесят шагов в минуту, хотя больше всего хотелось ускорить темп. Шинель хлопотливо путалась в ногах, открывая порой небесно-голубую шелковую изнанку.

Конечно, в ателье он не пошел, но полученная информация требовала немедленных действий. У четырехэтажного здания штаба флота лейтенант остановился, вспомнив, что хотел пожаловаться на командира. Но, во-первых, Выра опять оказался прав, во-вторых, что значили собственные обиды Артёма по сравнению с актом возмутительного произвола? Однако пришел он сюда не зря. Четвертый подъезд вел в политическое управление, где работал единственный человек, который мог понять и помочь немедленно. Так, по крайней мере, подсказывали впечатления от корабельного праздника.

Солидная публика в приемной, официально-внимательный адъютант — всё это заставило лейтенанта попятиться. Он никак не думал, что посетители с кораблей, по заведенному здесь порядку, проходят без очереди.

— Только на минуту, — на ходу извинялся Чеголин. — У меня короткий вопрос.

Кто же предполагал, что минутка растянется, а вопросик в этом кабинете вдруг обернется проблемой.

— Говоришь: «сильное сопротивление силой»? — загрохотал Николай Петрович. — Один грамотей, а другой, ясное дело, спортсмен!

Кабинет был обширный, со столом заседаний, приставленным к письменному буквой «твердо». Под каблуками пружинил ковер, скрадывающий шаги и звуки. Здесь, несмотря на размеры, не ощущалось казенной пустоты. Один человек за этими строгими столами органично вписывался в пространство, заполняя его целиком. Четыре стены и шерстяной бобрик ковра не в силах были сдержать либо приглушить его реплик резковатых замечаний или открытого смеха.

— Это хорошо, что пришел. Особенно хорошо, что пришел ты. Видать, кое-что понял после той стрельбы?

Чеголин покраснел. Начальник политуправления, судя по всему, не только угощался на «Тороке» жареными утками.

— До сих пор дразнят «детским садом», — неожиданно признался Артём. Это был самый больной вопрос.

— Пустяки! В детском саду тоже, бывает, вырастают дельные люди. Всё зависит от воспитателя. Кстати, как считаешь, почему возник тот конфликт с артиллерийским электриком Мыльниковым?

Говорить с Николаем Петровичем было и легко, и трудно, но совсем не из-за огромной дистанции в званиях и возрасте. С одной стороны, он умел слушать, легко подхватывая мысль, подстегивая и обнажая её меткими вопросами. А с другой, невозможно было заранее догадаться, как отнесется он к сказанному, как оценит его.