Море и плен (СИ)

— Пристрелите меня, — шептал он. - Мне тяжко... Выдавливая звуки, артиллерист звал смерть: — нс дайте

мне видеть гитлеровцев, я честно сражался за Россию. —

Офицер приподнялся, но тут же упал, его глаза уже застилало смертным туманом.

Я взял его за руку... Рука была упругой. Он был еще живой. Взглянув в мое лицо он сомкнул свои веки и последние слезинки смочили его пожелтевшие щеки.

Его взгляд напомнил мне что то очень знакомое, близкое... Потом, жгучая мысль огнем обожгла рассудок. связки моей гортани перехватила сухота, мой рот открывался, но не выспускал никаких слов.

— Николай... — крикнул я. — Николай!..

В офицере я узнал своего родного брата...

В мгновеньях, перед глазами встало далекое, далекое... домик спрятавшийся в кустах черемухи. На терас-се, мать разливает чай. У мамы, лицо не высыхает от слез. И, хотя она прячет слезы платком, но мы видим ее скорбь. На следующий день, ее сын, а мой брат Николай уезжает в Москву на службу военную... Настал и последний день. Мама не оторвется от груди Николая... Потом... потом вокзал... поезд скрылся из глаз. Вот, словно оторвалось, что-то от нашего сердца, в нашем домике... Брат, сначала писал. Потом перестал. Письма его для матери были праздником. В СССР свой закон. Раз государство взяло у матери сына, сын должен забыть и своих родных... Через три года пришлось и мне покидать мать... В течение долгих лет искал я встречи с братом. Мама писала мне, что Николай один раз, на очень короткое время приезжал домой, но больше она его не видала... Нс видел и я... пока вот, здесь, на родной земле, пропитанной кровью своих синовей, политой слезами своего народа, и потоптанной ногами немецких варваров, я наконец увидел своего брата.

Рассудок не мирился с явью. Мне казалось, что это бред, галлюцинация после безостановочных кровавых стычек с врагами... что мне мерещится труп Николая. Но... правду не отгонишь ничем.

Меня бросало то в жар, то в холод. Склонившись над ним, я согревал его холодеющие руки... звал его... ведь я жил все время мечтой встретиться с ним...

Вскочив на ноги я бросился бежеть. Куда?.. Помощь, помощь нужна! Рассудок интуитивно заставлял меня бежать за помощью.

Шедший навстречу солдат с испугом остановился, невидимому не понимая, о чем я прошу его в своем лепете, да еще при артиллерийском обстреле врага.

Встреченный мною оказался не рядовым солдатом, а военным фельдшером. Вернувшись с ним к брату, я торопил его, просил, приказывал помочь Николаю.

Но его знания уже были бесполезны. Брата, как сотни тысяч русских воинов, уже нельзя было вернуть к жизни. Он был мертв.

Правое плечо капитана артиллерии было раздроблено, левая нога почти оторвана. Застывшая на ней кровь говорила, что брат приполз сюда со своими смертельными ранами на закате своего последнего земного дня.

В походах и сражениях с врагом, жертв войны я видел много, но ни одна из них так болезненно на мне не отразилась, как эта.

Судьба, словно подшутила надо мной. После десятилетней надежды и мысли увидеть наконец брата — она послала на моем пути сто труп.

С трудом, мне удалось добиться от своего наземного командования похоронить тело Николая по Дальневосточному обычаю Амурских хлеборобов, хотя и под огнем неприятеля.

С помощью черноморцев мне пришлось тащить труп за собой, чтобы выбрать момент затишья н само место погребения.

На крымской земле не легко найти грунт без камней и я нс в силах описывать жалкую церемонию похорон брата и мое душевное переживание, охватившее меня в последние минуты прощания с ним. Я дал клятву старшему по крови отомстить за его жизнь врагу нс одной жизнью, а несколькими.

Оставаясь один у изголовья свежего кургана, в котором лежал прах одной со мной крови и от одной несчастной матери, я плакал, как плачут только дети.

Это была первая и последняя встреча с Николаем зл десять лет. Я удаляясь от насыпи холмика, десятки раз оглядывался на возвышенный выступ земли и посылал ему свое братское прошай.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

Ночное совещание командного состава, которое проводил 'командир одной из бывших приморских соединений, генерал Греков, подходило к концу.

Это последнее совещание наложило на каждого командира свой тяжелый отпечаток, за понесенные жертвы и за утраченную инициативу над неприятелем.

Здесь, каждый из них принимал для себя последнее решение по отношению вверенных ему бойцов.

Все они молча делали свои последние оборонительные планы. Одни из них, наряду со своими оперативными делами, сортировали штабную переписку, другие — очищали свои планшеты от бумаг, третьи сжигали топографические карты прошедших походов.

Наблюдая со стороны за происходящим, передо мною проносилось то, что уже оставалось далеко позади, как и последний парашютный дессант, который влившись в общую массу, тут же распылился и ничего уже не смог делать самостоятельно. Мне еще предстояло снова на суше вести людей в бой.

Дессантники находясь в кольце окружения, как и все, становились мишенями для огня вражеского об стрела.