Море смерти, берег любви

Во мне что-то оборвалось, рухнуло и покатилось вниз. Они достали его… Они все-таки достали его!..

Картинка в телевизоре давно сменилась, ползли какие-то титры, а я всё еще неподвижно сидел, глядя на экран. Перед глазами стояло лицо Славы… Но диктор сказал, что погиб только один человек. Кто из них – Славка или его телохранитель?.. Неужели уже седьмой труп за последние неполные три месяца? Неужели нас осталось только… Загибая пальцы, я пересчитал, сколько осталось человек из нашей бригады. Получилось пятеро, кроме меня. Я мрачно хмыкнул: если не включать убийц, Толенкова и близнецов, в свой круг, тогда нас осталось только трое – Игорь Копелян, Ринат и я. И еще Кэтрин…

Кэтрин!

Глава четырнадцатая

Пронзительный свет бестеневых ламп заливал операционную голубоватым тревожным светом.

– Скальпель, зажим, еще зажим, – негромко говорил хирург, глядя на операционное поле из-под толстых роговых очков.

Бесшумные исполнительные медсестры скользили вокруг стола, подавая инструменты. Изнурительная двухчасовая операция подходила к концу. Округлая черная пуля, вынутая из живота пациента, покоилась на белой салфетке на столике.

– Иглы, шьем, – негромко бросил хирург. – Как он?

– Давление шестьдесят на восемьдесят, пульс сорок, – через секунду отозвалась медсестра.

– Нормально. Выдержит, – произнес хирург и через некоторое время добавил: – Снимайте наркоз… Уже заштопали. Пять кубиков для стимуляции сердца.

Медсестра достала шприц.

Врач с облегчением снял марлевую повязку, стянул резиновые перчатки и принялся мыть руки. Этот хирург считался лучшим специалистом Склифа именно по огнестрельным ранениям. Огнестрельные брюшной полости – это была его «коронка». И врач был доволен – они спасли парня, вытащили его прямо с того света.

Больного везли на каталке в реанимацию. Его голова в кровавых ссадинах (ерунда, касательное ранение) слегка подрагивала от толчков и неровностей пола.

Отделение реанимации, куда привезли раненого Славу Гофмана после операции, располагалось на первом этаже.

– Пить, – прошептал Слава, в тумане наркоза едва различая над собой склоненное лицо медсестры.

Лицо исчезло, и его губ коснулось что-то освежающее. Но пить ему не дали, чуть смочили губы (при полостных операциях пить нельзя), и медсестра ушла. В зыбком свете, льющемся из коридора, угадывались черные ящики аппаратуры, в глубине палаты светился экран, по которому, слабо пища, ползла светящаяся точка.

Слава плавал в вязком полузабытьи, то приходя в сознание, то погружаясь в звенящий кошмаром сон. Пару раз в светлый проем двери проскальзывала медсестра, легкая рука касалась запястья, проверяя пульс, смачивала губы, потом медсестра бесшумно исчезала, как белое полуночное привидение.

Перед рассветом тихие коридоры реанимационного отделения совсем обезлюдели, больные, даже самые тяжелые, забылись зыбким предрассветным сном, и наступила такая плотная ватная тишина, что, казалось, ее можно было резать ножом.

Легкий шелест шагов по коридору не мог бы разбудить даже сторожевого пса, страдающего бессонницей, и тем более его не услышала дежурная по отделению, которая крепко спала, уронив голову на руки. Петли двери осторожно скрипнули, в предрассветном густом сумраке появилась хрупкая фигура в белом халате с марлевой повязкой на лице. Огромные темные глаза глядели поверх марли внимательно и уверенно.

Слава Гофман бредил – действие последнего укола заканчивалось, его мучили послеоперационные боли, живот горел изнутри неугасимым огнем, а пересохшие губы беспомощно хватали воздух.

Светлая фигура заботливо наклонилась над кроватью и тут же испуганно отшатнулась – с подушки на нее умоляюще глядели черные, блестящие лихорадочным блеском глаза.

– Пить. – Пересохшие губы с трудом разжались. Запавшие глаза неотрывно смотрели на склонившееся лицо.

Ресницы над марлевой повязкой успокаивающе взметнулись и опустились, легкие прохладные пальцы выпростали горячую руку больного из-под простыни. В воздухе запахло спиртом, и Слава почувствовал прохладное касание к нежной коже локтевого сгиба.

– Пить, – снова разомкнул он непослушные губы.

– Сейчас, сейчас, – прошелестел в ответ нежный голос.

Медсестра скользнула к столу около окна, чуть слышно звякнуло стекло стакана. Потом опять шелест одежды – и в дно жестяной раковины громко ударила струя воды из-под крана.

– Пить, – жадно шептал Слава.

– Да, да. – Белая фигура снова склонилась над постелью, заботливо приподняла одной рукой голову, а другой поднесла воду к губам.

Зубы стукнули о край стакана, холодная, еще пузырящаяся влага, как холодный ожог, освежила полость рта и скользнула в горло. После нескольких жадных глотков голова обессиленно опустилась на подушку, и губы разжались вновь:

– Пить!

– Сначала укол…

Легкий звук обломанного горлышка ампулы, фонтанчик из поднятой вверх иглы – и несколько капель жидкости из шприца капнули на лицо. Холодное прикосновение иглы к коже, легкая царапающая боль – и по венам как будто разлилась вожделенная прохлада.