Море смерти, берег любви

Вот за кого я волнуюсь, так это за себя. Ну и за Кэтрин, естественно… А всё, что сейчас мне нужно от Игоря – это оставить свои шмотки и получить позволение на ночь пристроить свои кости в этой святой обители или где-то рядом. Дома мне нечего ждать. Норда, слава богу, удалось пристроить соседке, о нем позаботятся. А я не самоубийца, чтобы сидеть у себя дома и дожидаться, когда мой череп украсится еще одной, лишней дырочкой диаметром примерно миллиметров пять. Я хочу на время затаиться здесь, под мощным прикрытием святой церкви и самого отца Амвросия, моего друга еще со школьных пеленок. И еще я хочу под этим прикрытием совершать кое-какие телодвижения по спасению своей личной шкуры, своей подруги и немногих, оставшихся в живых приятелей.

А Игоря они не тронут. Конечно, не тронут.»

Когда Копелян увидел Копцева через полуоткрытую створку царских врат, то расстроился – только что, в миг неистовой молитвы, ему показалось, что он достиг чаемого спокойствия души, добился смирения плоти, и ему не хотелось, чтобы кто-нибудь разрушал его с таким трудом воздвигнутую безмятежность. Но, услышав дурацкий искусственный кашель и увидев улыбающуюся физиономию, которая своей жизнерадостностью контрастировала с благоговейной тишиной и торжественной обстановкой храма, всё накопленное во время долгого смирения раздражение вспыхнуло в нем с отвратительной силой. Отец Амвросий чуть было не закричал от боли и омерзения к людям, которые насильно тянут его в мир, из которого он рвется уйти.

– Игорь, я к тебе… Приютишь? – нагло, как показалось священнику, улыбнулся Копцев.

А он не был готов видеть именно его. Отказывался от встречи, потому что боялся разговора о Ней, воспоминаний, одобрительных мужских оценок, зная, что не выдержит этого, что это будет для него как соль, посыпаемая на язву. Но долг пастыря, долг приходского священника обязывал впустить просящего, помочь ему, наставить на путь истинный. Он обязан был обратиться к заблудшей овце со словом Божьим. И отец Амвросий через силу раздвинул губы и треснувшим голосом ласково сказал:

– Входи, сын мой. Храм открыт для тебя во всякое время…

Он решил быть с ним ласковым и смиренным. Такое поведение требовало от отца Амвросия огромного присутствия духа, а он не мог обнаружить его в себе, потому что недавно достигнутое спокойствие потребовало чудовищного напряжения духовных сил, оставив после себя пустоту и усталость.

– Мне бы переночевать у тебя, если можно, – попросил Копцев и вновь смущенно улыбнулся – понял, наверное, что помешал.

Сделав над собой усилие, отец Амвросий решил быть гостеприимным:

– Мой дом открыт для всякого путника.

Он смотрел поверх головы вошедшего. В темноте около восточного входа, там, где еще недавно висела драгоценная икона «Благовещение Божьей Матери», он заметил согбенную фигуру в черном платке, поднимавшую смутное лицо во вдохновении молитвы.

Сердце замерло и упало – это с новыми силами воспрянул бес, который еще три минуты назад был, казалось, надолго укрощен. И отец Амвросий вздохнул, страдальчески сведя брови:

– Пойдем, Сергей, покажу тебе мои покои.

Выйдя из сумрачной церкви, они окунулись в тугой, разгоряченный воздух августовского полдня.

– Я у тебя ненадолго, не переживай, – утешающе, с наигранной веселостью тараторил Копцев, бросив в домашний угол священника свои вещи. – Наехали на меня, понимаешь?

Отец Амвросий согласно кивнул. Его мысли были заняты загадочной фигурой, увиденной в церкви, а губы беззвучно шептали: «Господи Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй мя грешного… И не введи во искушение…»

– Славку Гофмана застрелили, понимаешь, – продолжал Копцев. – Уже и до меня добираются… Мне ночью Толенков звонил, приглашал на разговор…

Отец Амвросий слушал проплывающие мимо его сознания слова и, соглашаясь, машинально кивал. А перед глазами вновь вставала женская фигура, тонкие руки, осеняющие крестом лоб.

«Это не наваждение, ведь бес не может креститься, – размышлял священник. Эта мысль приободрила его. – Наверное, случайная богомолка зашла. – И тут же он спохватился: – А церковь-то я не запер! Там же серебряная утварь, иконы!» Он вышел в сени, кликнул церковного сторожа Савельича, живущего рядом, и попросил его запереть храм.

Через некоторое время Савельич возник в дверях, побрякивая связкой ключей, и степенно доложил, что всё, мол, батюшка, в полном порядке, храм заперт.

Успокоенный отец Амвросий вновь занялся гостем.

Они сидели за скромной трапезой. В сущности, ел один Копцев, намазывая толстые куски черного хлеба натуральным деревенским маслом и заедая бутерброд свежей зеленью с огорода. Запотевшая от холода кринка молока дожидалась своей очереди.

Копцев с набитым ртом пытался что-то рассказывать, бурно жестикулируя пучком петрушки… Что-то о своей последней встрече с Гофманом, когда его, Серёгу, ни за что связали и заперли. Отец Амвросий смиренно смотрел мимо него, в пустоту, и ощущал в душе уже не возмущение, испуг или ярость, а полное беспредельное равнодушие.