Море воспоминаний

Медленно, почти незаметно, мальчишка становился сильнее. А потом настал день, когда Ангус вернулся с работы и его встретила у входной двери раскрасневшаяся от волнения Рона.

– Представляешь, папочка? Робби сделал это! Он пошел сам!

Наблюдая за тем, как его сын неуклюже передвигает ноги, все еще скованные тяжелыми суппортами, Ангус с трудом сдержал слезы. В его глазах Элла увидела ту же ошеломляющую парадигму эмоций, что испытывала сама: облегчение и боль, радость и печаль, любовь и полное изнеможение. Он притянул ее к себе и крепко обнял.

– Молодец, – прошептал муж, целуя ее. – Если бы не ты, этого бы не случилось.

Тем летом они снова отдыхали в Арисейге, и две недели, проведенные на белоснежных песчаных пляжах, морской воздух и солнце стали для них тонизирующим средством.

– По-моему, это самое лучшее лекарство на свете, – заметила Элла, когда они с Ангусом сидели на коврике для пикника и наблюдали, как Рона и Робби плещутся у кромки воды, наполняя ведра мокрым песком, чтобы построить замок, а из бухты за ними подглядывает любопытный тюлень. – Робби будет достаточно силен, чтобы осенью вернуться в школу.

В ту ночь в белом коттедже, когда дети уснули, Ангус повернулся к жене и привлек к себе. Но Элла отвела его руку, безмолвно предупреждая ее движение по своему телу, и отвернулась от мужа, слишком усталая, поглощенная мыслями.

Постепенно ее дыхание стало ровным, в то время как он лежал без сна, одиноко глядя в темноту.

2014, Эдинбург

Сегодня, когда я прихожу навестить Эллу в дом престарелых, она спит. Я крадусь на цыпочках, чтобы не побеспокоить бабушку; ее волосы веером рассыпались по подушке, а лицо обращено к вазе с ракушками. Но тут в комнату шумно входит медсестра и говорит, что ей все равно нужно разбудить Эллу, чтобы дать лекарства.

Я не хочу утомлять бабушку, однако мне очень нужно задать ей несколько вопросов. О ее браке, о том, как она пережила те времена. И смогли ли они с моим дедушкой снова обрести любовь. По-моему, мне абсолютно необходимо это знать. Тогда я могла бы надеяться, что мой собственный брак выживет, что у нас с Дэном есть шанс спасти его, несмотря на трудности, которые преследуют нас в последнее время.

Она морщит лоб, словно воспоминания даются с трудом, но затем взгляд ее вроде бы фокусируется на картине с парусником и она кивает, облизывая губы, прежде чем заговорить. Бабушкин голос настолько тих, что мне приходится наклониться ближе, чтобы расслышать.

– Пока мы думали, что Кристоф погиб, Ангусу было проще. Но две любви внезапно пересеклись, по крайней мере в его сознании, когда выяснилось, что Кристоф жив. Я понимала, что это нарушает хрупкое равновесие нашего брака. Он оказался сильно поврежден… ослаблен. Нам обоим было очень тяжело.

– А потом был полиомиелит Робби, – подсказываю я, – который нанес вашему браку еще один удар.

Она кивает, бросает на меня оценивающий взгляд и с уверенностью произносит:

– Наверное, ты знаешь лучше меня, что жизнь иногда подкидывает сложные задачки. Ты делаешь все, что в твоих силах. Но это очень трудно. Хотя в действительности я думаю, что иметь детей – это сплошная череда самых тяжелых разочарований и удовлетворения, которые только может предложить жизнь. Тогда все было проще: у нас было так много возможностей и так мало ожиданий, а сейчас – наоборот. Мне кажется, вашему поколению достался, вероятно, наихудший вариант – слишком высокие ожидания и при этом гораздо более ограниченные возможности. Это убийственное сочетание. Но вы с Дэном найдете способ заставить его работать на вас.

– У нас нет выбора, – просто отвечаю я, чувствуя, что меня все-таки немного задевает ее замечание о том, что наши ожидания слишком высоки. У нас с Дэном и так проблема за проблемой, какие уж тут ожидания. Мне трудно смириться с этим, но мы оба делаем все возможное, каждый по-своему.

– Может, и нет. А возможно, выбор в том, чтобы принять все как есть. Это то, что вам по силам в любой момент.

Я оглядываю комнату. Ее мир теперь сжался до этих четырех выкрашенных в цвет магнолии стен, этого перегретого, пахнущего химикатами воздуха. Неужели она не жаждет свободы своей юности? Бесконечных белых песков и бескрайнего океана, простирающегося перед ней? Всех возможностей любви и жизни, которую только предстоит прожить? Или достаточно того, что все это сохранилось в виде смутного воспоминания? Достаточно удовлетворения от того хорошего, что уже произошло? Возможно, это и есть неизбежная парабола жизни – траектория надежды и желания, которая взлетает до крещендо, а затем исчезает в тоскливом принятии старости.

– Может быть, ты хотела бы сделать что-нибудь по-другому? – спрашиваю я.

– Конечно. Оглядываясь назад, мы всегда видим вещи намного яснее. Мы все время запутываемся, пытаясь принять наилучшие решения и допуская на этом пути всевозможные ошибки. Я думаю, самая большая ошибка, которую я совершила, была в том, что я не понимала: существует много различных видов любви. И можно найти место для каждой из них. Ни одна не исключает другую.