Море вверху, солнце внизу

С криком навстречу им выбежал седобородый старец, он почти летел, размахивая косой: «Это моя собственность. Проваливайте отсюда, пока я не выпотрошил вас, как пару поросят!» Один его глаз представлял собой углубление в сморщенной коже и подчеркивал глазную впадину. Другой, грязно-голубого цвета, наполовину прикрывала скошенная бровь. Он стоял на своем, занеся косу, и ее ржавое лезвие напоминало краюху полной луны.

Змей исчез, нырнув головой в землю, они впопыхах искали одежду, но ее нигде не было, тогда они, убегая, нарвали листьев с дерева и прикрыли ими интимные места.

* * *

Они лежали в пещерной темноте спальни, наполовину укрывшись простынями, и нежились в курившихся ладане и мирре. Дым извивался под потолком, колыхался и блестел, иногда превращаясь в серебряное сияние.

— Что-то изменилось, — сказала она.

— Что именно?

— Не знаю. Что-то не так. — В ее глазах он заметил пустоту, как после панической атаки. — Как думаешь, кто был тот человек?

— Просто фермер, Эви.

— Думаю, что больше, чем просто фермер.

— В каком смысле, больше?

— Не знаю. Мне на ум пришло слово «глашатай».

Подложив руки под голову, он сказал: «То был просто фермер».

— У меня это чувство.

— У тебя много чувств.

Она почесала ногу.

— Я чувствую глубоко.

— Глубже, чем большинство людей.

— К сожалению.

— Или к счастью.

Она подтянула простыню под шею.

— Но не в такие моменты.

— Да.

И она сразу остро почувствовала, что Адам на одном краю кровати, а она на другом. Можно было возвести стену между ними, если ее еще не возвели.

— Ты был таким заботливым.

Он повернулся и посмотрел на нее.

— Я и сейчас такой.

— Я знаю.

— Чувствую себя ущербным, когда ты так говоришь.

Она попробовала разглядеть дымную паутину.

— Прости.

— Ты прости.

— Не извиняйся.

— Хорошо.

Сизые ленты становились прозрачными, когда она пыталась рассмотреть их. Она представила, что комнату охватило пламя, и тут же почувствовала зуд под кожей, в слое тонких мышц. Эвелин оторвала взгляд и сфокусировалась на каемке между радужкой и зрачком, а затем на всём глазу Адама.

— Ты — мой спаситель.

— Твой… спаситель — медленно проговорил он.

— Знаю, это звучит странно, но это так. Ты должен мне поверить.

Он прикрыл глаза: «Не получается».

Он ощутил сухую, но мягкую ладонь у себя на щеке.

— Ты спас меня. То, что было до тебя, сложно назвать жизнью. Знание — это половина жизни, но ты мне тоже нужен. Мне нужна твоя любовь.

Когда он снова открыл глаза, зрачки расширились, радужка практически исчезла в компрессии, затем они сузились до точки перед тем, как остановиться между ними.

— Я — твой Иисус.

Смешок вернулся назад по ее небу: «Людям кажется, что Он может даровать и знание, и любовь, просто жертвуя собой».

— Чувство вины.

— Мазохизм.

Они оба задумались об этом, потолок из дыма извивался как единое целое. Природа дыма позволяет ему быть чем угодно, но почти никогда собой.

— Ты бы пожертвовал собой ради меня? — спросила она.

— Однозначно.

Если бы он погиб из-за той отключки в воздухе, она бы посчитала, что это ради нее, лишь бы удержать его, понять. Она поцеловала его и сказала: «Однако мне бы не хотелось такой крайности. Я бы тоже пожертвовала собой ради тебя».

— Мне бы тоже этого не хотелось.

Адам представил их на распятии, он — вор, справа, она — слева, или наоборот — кающийся грешник и нераскаивающаяся. А посередине их слияния — прообраз потомка. Предвестник любви или боли? Чтобы отпустить эту мысль, он вздохнул.

Взяв его ладони в свои, она сказала: «Знаешь, о чем я думаю, о чем я постоянно думаю с тех пор, как мы вернулись, до и во время каждой последующей мысли?»

— Знаю.

— Скажи мне.

— Ты хочешь его увидеть, своего отца, выследить его.

Она закусила губу.

— Что ты об этом думаешь?

— Я хочу, чтобы тебе ничего не угрожало.

— Так и будет.

— Сказать — это одно.

— Сказанное может быть чем угодно.

У нее был секрет выживания, о котором он знал: она воспринимала мозг как сердце, а сердце как мозг.

— Я люблю тебя, — сказал он.

— Я тебя сильнее.

Он провел большим пальцем по тонкому изгибу ее скулы.

— Моя любовь — самая сильная.

— Бесконечная.

— Дважды бесконечная.

— Дважды не бывает.

Он пододвинулся ближе и соединил поцелуями едва уловимое созвездие веснушек на ее лбу, а затем сказал:

— Дважды бывает. Моя и твоя.

Она заключила его в объятья.

— Чудесно.

— Давай поговорим о нашем ребенке, — сказал он и поцеловал ее в щеку.

— Давай.

— Мы состаримся вместе, но, когда у нас будут дети, мы также вместе помолодеем, мы будем смотреть на мир их глазами.

— Адам.

— Что?

— Мне это нравится. Я хочу прожить две жизни с тобой, больше, если б только могла.

— Все частицы притягиваются друг к другу, но что движет системой любви?

— Золотое сечение. Окситоцин.

— Слишком просто.

Она забралась на него, посмотрела вниз на его лицо и сказала: «Родственные души», а затем не сдержала улыбку.

— Серьезней.

— Это того не стоит.

Он перевернул ее под себя.

— Я придумал имя.