Морф

Ведь те, чьи судьбы пресек кровавый тесак морро, обязательно столкнутся с ним снова. А в этот раз видящие весьма прозрачно намекали на то, что встреча эта произойдет скоро.

Но — спаси и сохрани нас Миенель-Далли — этот авашири и в самом деле оказался явлением из ряда вон выходящим. Чем дольше Хаэлли смотрел на него, тем меньше понимал. Несомненно, сам по себе мужчина не был ни злым, ни подлым. Но от него веяло тленом и смертью, которые он уже принес другим. Смерть поселилась и в его черных, как спелая ежевика, глазах — то ли предчувствие собственной гибели, то ли навязчивое воспоминание о том, что случилось с ним раньше. Но то все были цветочки по сравнению с тем, что понял эльф к концу дня: авашири, оказывается, долгое время соприкасался с самой Тьмой, владычицей Орикарта. А на другой чаше весов — умение исцелять, и желание исцелять, и тревожные мысли о тех, кто был дорог.

Луковица, пришел к выводу Хаэлли. Просто луковица. А с такими субъектами надо быть особенно осторожным, потому что, ободрав один слой, можно напороться на сюрприз, который станет последним для любопытствующих.

…Эльф не обманулся в ожиданиях. Человек-луковица в самом деле преподнес ему сюрприз — да такой, о котором Хаэлли не смел и мечтать: встретился с другим человеком, над которым висело все то же проклятие морро. Тот, второй, показался Хаэлли столь же интересным, как и его находка: он был некромантом (что уже само по себе внушало отвращение), оставаясь при этом, в общем-то, человеком добрым. А еще Хаэлли понял, что некромант скрывает от своего приятеля нечто важное.

Позже, когда некромант уехал, эльф пожалел, что не двинулся за ним. Но ведь за двумя зайцами погонишься — останешься ни с чем, и Хаэлли принял решение продолжать следовать за своей «луковицей». Это было куда проще, ведь некромант возвращался в свой замок, а там… камни, город, много авашири. В лесу проще и понятнее.

***

Талисман, отобранный у наемника, внезапно ожил ночью. Разогрелся так, что обжег сквозь тряпицу, и Хаэлли едва успел выхватить его из кармана, как прямо в воздухе, перед глазами, начало разворачиваться цветастое полотно. Сообразив, что может последовать, эльф спешно отвернулся, поднял ворот куртки, но краем глаза все-таки успел выхватить цветную мозаику жизни, о которой успел забыть: роскошные гобелены, мебель из светлого дерева, украшенную вычурной резьбой, затейливый витраж, выдержанный в тепло-золотистых тонах. Охотники Дома не знают роскоши, потому что им ничего не принадлежит; то, что показал талисман, было сродни взгляду в прошлое — прошлое, которое могло бы стать и настоящим, будь на то воля отца.

С картины изысканной, истинно эльфийской роскоши на Хаэлли пристально взирал незнакомый эльф: щупленький, лицо острое как у мыши. Но чело украшал тонкий золотой венец с россыпью изумрудов, что говорило о высоком происхождении эльфа.

— Визиерис, — сказал он, — я хочу знать, выполнен ли мой заказ.

«Значит, моя смерть все-таки была чьим-то заказом», — мрачно подумал Хаэлли, по уши уходя в воротник куртки. Если он видел заказчика, то последний, соответственно, видел его. Оставалась надежда только на густую, вязкую темень.

— Заказ выполнен, — прохрипел Хаэлли, — я скоро вернусь.

— Хорошо, — щуплый удовлетворенно потер хрупкие ладони, — это хорошо.

А потом словно очнулся:

— Почему ты отворачиваешься? Визиерис?!! Миенель-Далли, ты не Визиерис!..

На миг его острое лицо перекосила гримаса ярости, он что-то накрыл ладонью перед собой — наверное, такой же камень как у Хаэлли — и картинка с глухим хлопком погасла. Талисман лежал в траве, холодный и безжизненный, эльф подобрал его, снова завернул в тряпицу и сунул в карман. Потом передумал и швырнул магический камешек в кусты, на тот случай, если неведомому врагу захочется выследить свою несостоявшуюся пока жертву. Разумеется, на повторный разговор Хаэлли не рассчитывал.

Он подобрался к краю полянки, где заночевал «человек-луковица». Сон авашири был неспокоен (впрочем, как всегда), он что-то бессвязно бормотал во сне и ворочался с боку на бок. Эльф расслышал имя Улли Валески, потом спящий внезапно заплакал, всхлипывая как ребенок. Хаэлли хотел разбудить его, чтобы прервать череду кошмаров, но почему-то не решился — отполз назад, к своему лагерю, и снова стал думать о том, что кому-то он мог помешать в Великом лесу. Он, от которого по всем правилам отреклись родители, он, который с малых лет не знал ничего, кроме циновки на полу и огромных залов Дома, исполненных теплого золотистого сумрака. То, что эльф заказал убийство эльфа, приводило Хаэлли в замешательство: ему отчаянно хотелось верить, что среди чистых душой эльфов (как утверждал наставник), такое попросту невозможно.