Морфология волшебной сказки. Исторические корни волшебной сказки. Русская сказка

Таким образом разные сюжетные ситуации сводятся к одной психологической предпосылке или основе, но встречается и нечто обратное: одинаковые сюжетные ситуации или мотивы основаны на различных психологических предпосылках. Так, могут быть сближаемы сказки, в которых животное по разным причинам что-либо роняет. Журавль учит лису летать, но роняет ее, и она разбивается (тип 255А, Сд. 53, 54). Ворона нашла рака и улетает с ним. Рак льстит вороне, она каркает и роняет его в море (тип 227* = А* 242 1, Аф. 73 / V). Здесь, конечно, вспоминается и лисица, выманивающая у вороны путем лести сыр, у Крылова (тип 57, в русском репертуаре не засвидетельствован).

Изучение композиции обнаруживает, что в числе сказок о животных есть как бы два вида их. Одни сказки представляют собой нечто законченное, цельное, имеют определенную завязку, развитие и развязку и, как правило, не вступают в соединение с другими сюжетами, представляют собой законченные произведения, т. е. сказочные типы в общепринятом смысле этого слова. Таковы, например, «Старая хлеб-соль забывается», «Лиса и журавль», «Журавль и цапля» и многие другие. Легко, однако, заметить, что таких явное меньшинство. Большинство же сказок не обладает сюжетной самостоятельностью, а только некоторой особой соединяемостью, тяготением друг к другу и, хотя иногда могли бы рассказываться самостоятельно, фактически почти никогда не рассказываются отдельно. Может быть поставлен вопрос о том, что некоторая часть животного эпоса представляет собой одно целое, которое в народе никогда не сводится к полному объединению, но объединяется частично. Термин «животный эпос» поэтому вполне возможен и правилен. Есть сюжеты, которые никогда не рассказываются отдельно. Так, сказка о лисе, ворующей рыбу, соединяется со сказкой о волке, ловящем рыбу хвостом, хотя они внешне независимы друг от друга. Эта соединяемость – внутренний признак животного эпоса, не присущий другим жанрам. Отсюда возможность романов или эпопей, которые, как мы видели, так широко создавались в западноевропейском Средневековье. От искусства составителя будет зависеть убедительность и художественность использования заложенных в самих сказках возможностей. Волшебные сказки вообще не допускают такого объединения. Имеющиеся объединения волшебных сказок идут по линии внешней контаминации различных сюжетов, либо объединение совершается по принципу обрамления, как в «Тысяче и одной ночи» или «Волшебном мертвеце». Наоборот, сказки о животных обладают внутренней соединяемостью в одно целое. Это видно еще и потому, что некоторые из типов, выделенных в указателе, не только эмпирически никогда не встречаются отдельно, но и, по существу, не могут существовать как самостоятельные сказки. Так, типы «Битый небитого везет» (тип 4), «Лиса замазывает голову сметаной» (тип 3), «Звери (в яме) пожирают друг друга» (тип 20А), «Пожирание собственных внутренностей» (тип 21), «Собака подражает медведю» (тип Аф. 119), «Волки лезут на дерево» (тип 121), «Лиса и хвост» (тип 154 1) и некоторые другие не представляют собой сказок или типов, или сюжетов. Это только обрывки, части, мотивы, которые становятся понятными или возможными только в системе какого-то целого. Отсюда видно, что «Указатель» составлен неправильно: как указатель типов он незаметно сбивается на указатель мотивов. Эта ошибка, однако, очень показательна, так как она отражает характер самого материала.

Но мы можем наблюдать и другое явление: сюжеты или мотивы не имеют точных границ, не обладают четкой и ясной отделяемостью друг от друга, они, наоборот, переходят один в другой, так что, сличая две сказки, иногда трудно, а иногда и невозможно сказать, имеем ли мы два разных сюжета или два варианта одного сюжета. Явление соединяемости сюжетов и их переходимости из одного в другой представляет собой большую проблему, которая еще ощущалась в старой мифологической науке, но в позднейших трудах даже не ставилась, настолько укоренилось изолированное изучение по сюжетам, возведенное финской школой в принцип. Мифологи решали эту проблему очень легко. Афанасьев в своих комментариях к сказкам № 1–7 пишет: «Сказки о лисе, волке и других зверях (Tiermärchen) составляют отрывки старинного животного эпоса». Точно так же Буслаев объяснил пословицы как разрозненные члены утерянного эпического предания. Что такое объяснение неправильно, для нас очевидно. Вопрос этот может быть решен только методами стадиально-исторического изучения сказки. Он тесно связан с вопросом о происхождении сказок о животных.

О происхождении сказок о животных