Морфология волшебной сказки. Исторические корни волшебной сказки. Русская сказка

Исполнение неотделимо от исполнителей. Исполнитель не является абстрактной фигурой, творящей по произволу. Он принадлежит к известной социальной среде и к известной эпохе. Его творчество обусловлено этой средой и эпохой. Оно – явление социального порядка и подвержено определенным закономерностям. Но вместе с тем грани, положенные средой и эпохой, не являются вечными и раз навсегда данными. Они меняются с историческим развитием и сами по себе достаточно широки, чтобы в известных пределах дать простор индивидуальному творчеству. Вопрос об исполнителях и исполнении тесно связан с вопросом о содержании и объеме репертуара. В изучении исполнительства мы встречаемся с тем же явлением, какое мы имеем и в самих сказках: встречей двух противоположных тенденций. C одной стороны, мы имеем некоторую устойчивость, традиционность и ограниченность, в силу чего, например, могут быть составлены каталоги и указатели сюжетов и мотивов; с другой – мы имеем в пределах единообразия бесконечное разнообразие вариаций, часто – связанное с индивидуальными особенностями исполнителей. Эго – типично фольклорное явление. Изучению подлежат обе стороны, обе проблемы: проблема единообразия и проблема многообразия. В русской науке вопрос о бытовании сказки и живых носителях эпической традиции ставился уже в 60-е годы XIX столетия. Правда, А. Н. Афанасьев, составивший свой сборник почти исключительно по рукописным источникам, естественно, не мог еще почти ничего знать о бытовании сказки и, верный позициям своей школы и искавший в сказке прежде всего отражения первобытной старины, не интересовался этой стороной дела. Но уже Н. А. Добролюбов в рецензии на сборник писал: «Всякий из людей, записывающих и собирающих произведения народной поэзии, сделал бы вещь очень полезную, если бы не стал ограничиваться простым записыванием текста сказки или песни, а передал бы всю обстановку как чисто внешнюю, так и более внутреннюю, нравственную, при которой удалось ему услышать эту песню или сказку»[977]. Мы знаем, что П. Н. Рыбников в первом томе своих «Песен» дал статью «Заметка собирателя» (Рыбников, 1909), где русский читатель познакомился с такими замечательными исполнителями былин, как Т. Г. Рябинин. Впервые располагать былины по исполнителям стал А. Ф. Гильфердинг в своих «Онежских былинах»[978] (подробности см. в работах А. М. Астаховой). Эту традицию частично перенес на сказку Д. Н. Садовников (Садовников, 1884). Он почти всегда под текстом обозначал исполнителя. Это, казалось бы, мелкое обстоятельство означает переход на новые принципы. Садовникову удалось открыть замечательного сказителя – Абрама Новопольцева, от которого записано около семидесяти текстов разных жанров. Садовников скончался, не успев сам подготовить своего собрания к печати. Принцип расположения сказок по исполнителям впервые полностью применен H. Е. Ончуковым в его «Северных сказках» (Ончуков, 1908). К этому Ончуков был подготовлен изданием печорских былин [979], где в расположении материала он следует Гильфердингу. Сборнику сказок Ончукова предпослана статья «Сказки и сказочники на Севере», характеризующая экономику и географические особенности края и сказочное творчество Севера. Сказкам каждого сказителя предпосылаются его биография и характеристика. Этот прием прочно входит в русскую собирательскую практику (сборники Д. К. Зеленина,

Б. и Ю. Соколовых, М. К. Азадовского, И. В. Карнауховой и др., см. гл. II). У нас записывают не только сказку, но и место и время исполнения, сведения об исполнителях. Таким образом собирательская практика создает прочную базу для всестороннего изучения сказки, а не только текстуального. Такое направление русскому собиранию сказок было дано деятельностью сказочной комиссии Русского географического общества, возглавляемой акад. С. Ф. Ольденбургом. В своей статье «Собирание русских народных сказок в последнее время» Ольденбург утверждал, что материал, издаваемый без точных указаний места и времени записи, без сведений о сказителях, «может иметь лишь совершенно условное научное значение»[980]. Здесь же он дает краткую историю русского собирательства и подчеркивает превосходство русских методов над западноевропейскими. Позднее, в 1929 г. в речи в Сорбонне, он повторил свои слова [981].

‹…› Появился новый тип сборника, а именно сборник, целиком посвященный творчеству одного какого-нибудь исполнителя, репертуар которого пытаются исчерпать до конца. Таковы собрания, посвященные сказкам Коргуева (два тома)[982], Барышниковой (Куприяниха)[983], Сороковикова (Магай)[984], Господарева [985]. К этому же типу принадлежат сборники Азадовского, посвященные в основном двум сказочникам: Винокуровой и Аксаментову [986] (подробнее об этих изданиях см. в гл. II).