Морган ускользает

Между тем Эмили в не шедшем ей светло-голубом купальнике, который подчеркивал худобу и вялость ее ног, делала снимок за снимком – каждому предстояло получиться неудачным, однако отдать камеру Моргану она не соглашалась. Боялась, что он ее снимет, так она говорила. Морган клялся, что не снимет. В его сознании уже хранилось удостоверение ее личности с наклеенной туда фотографией, которую ему хотелось сохранить навсегда, – текучая черная юбка и балетные туфельки. А фиксировать вот это, другое приобретенное ею «я» Морган, конечно, не стал бы. «Все, чего я хочу, – сказал он Эмили, – это сделать несколько групповых снимков. Людей в действии, понимаете?» Его раздражали мелочные проволочки, стилизованные позы, на которых она настаивала. Сам Морган был фотографом порывистым и стремительным, он подлавливал людские компании в разгар движения, смеха. А Эмили выбирала одного-единственного человека и шла к нему по песку, останавливаясь на каждом шагу, тщательно отряхивая белые ноги, а потом у нее уходила целая вечность на выбор верного ракурса, она щурилась, глядя в видоискатель, щурилась, посматривая на небо, – как будто могла с ним что-нибудь сделать, что-то подправить в нем и тем помочь своему полуавтоматическому «Кодаку». «Теперь замрите», – говорила она объекту съемки, но затем примеривалась так долго, что объект напрягался и приобретал неестественный вид, и Морган далеко не один раз вскрикивал: «Да просто снимите его, черт подери!» – после чего Эмили опускала камеру и поворачивалась к нему, широко распахнув глаза и приоткрыв рот, и все приходилось начинать заново.

Под вечер воскресенья Мередиты поссорились из-за того, когда им лучше отправиться домой. Эмили хотелось остаться до понедельника, а Леон желал уехать этим вечером. «Господи, да конечно, – подмывало сказать Моргана, – поезжайте!» – и не только Мередитам, но и всем остальным. Вот бросили бы они его на пляже. И осень пришла бы и замела его песком, закидала бурыми, летящими в море листьями. И он наконец-то вкусил бы покой – так он это себе представлял. Морские валы помогали бы ему, перекатываясь через него, мирно лежащего. И тогда он получил бы возможность разобраться в себе. Ведь это люди вносили в его жизнь беспорядок – Луиза, похожая в полосатом пляжном халате на носатого бедуина; сгорбившаяся Бриндл, с которой спадал пустыми складками старый растянутый купальник Бонни. Морган сидел под зонтом – сомбреро, трусы, полуботинки, шерстяные носки. Липкая голая грудь чесалась. Он жевал спичку и слушал, как ссорятся Мередиты.

Леон сказал, что если они выедут в понедельник, то очень даже могут опоздать к началу спектакля. Эмили ответила, что это всего лишь кукольный спектакль. Леон поинтересовался, как это она может говорить «всего лишь», разве не она была одержима этим делом, и его втянула, и столько лет заставляла без передышки возиться с дурацкими, идиотски ухмылявшимися куклами? Эмили сказала, что ни с чем его возиться не заставляла, а Леону следовало самому решить, на что он потратит свою жизнь. И уж она точно ни во что его не втягивала, заявила Эмили. Леон вскочил на ноги и направился на юг, к городу. Смотревший ему вслед Морган лениво отметил, что у Леона появился над поясом брюк мясистый валик. Леон обратился в плотного, увесистого мужчину с грузной походкой. Стайки тонких девушек расступались, пропуская его. Леон шагал мимо них, ни на одну не взглянув.

Не исключено, что и Билли с Присциллой поссорились, потому что теперь они сидели раздельно и Билли выводил в песке между своими раздвинутыми ногами глубокие круги. Женщины сплотились, мужчины остались на отшибе, каждый сам по себе, закоснелый в упрямстве. Тихие голоса женщин сплетались с ударами волн.

– Посмотри на птиц, – говорила Эмили Гине. – Посмотри, как они кружат. Как охотятся на рыбу.

– А может быть, они просто подмышки проветривают, – сказала Луиза.

Бонни, озиравшая сквозь темные очки горизонт, заговорила умиротворенно и мечтательно:

– Вот здесь, на этом самом пляже, я впервые ощутила себя взрослой. Я и после замужества долгие годы считала себя молоденькой девушкой. Мне тогда было двадцать девять, я вынашивала близнецов. Привела Эми с Джинни поиграть на берегу. И, увидев, как спасатель посмотрел в мою сторону, а потом куда-то мне за спину, поняла, что он меня просто не увидел. Его сознание сказало: «Женщина. Дети. Играют в песке», и он перевел взгляд на кого-то еще. О, я вовсе не была из тех, кому подростки свистят вслед. И не привыкла, даже в юности, к ордам поклонников. Но, понимаете, на меня все же обращали внимание, а тут перестали. Я вышла в тираж. Мне стало так грустно. Как будто у меня отняли то, что я уверенно считала своим, настолько уверенно, что и не замечала. И не знала, что это произойдет и со мной, как со всеми другими.