Моряки Гора

— На всякий случай скажу, что нахожу тебя стократно красивее и тысячекратно желаннее бывшей Убары Ара.

— Но ведь она была Убарой! — воскликнула Альциноя.

— Но теперь-то вы обе — рабыни, — напомнил я, — женщины униженные до самых своих примитивных основ.

— Ох, Господин! — воскликнула Альциноя. — Так значит Вы любите меня!

— Любить? Рабыню? — удивился я. — Не неси чушь.

— Господин?

— Я сказал только то, что Ты красива и желанна, — пояснил я, — и именно это я имел в виду. Если бы тебя раздели и выставили на прилавок невольничьего рынка, то любой дурак мог бы увидеть и сказать то же самое. И далее, прекрати оскорблять свободных мужчин! Не вздумай даже заикаться, что свободный мужчина мог бы быть настолько глупцом, чтобы полюбил бы рабыню. Не смей даже думать об этом, не то что произносить такую нелепость вслух! Рабыни — животные и собственность. Они должны принадлежать и использоваться, и это всё. Ты — рабыня. Только глупец позволил бы себе полюбить рабыню.

— Да, Господин, — ответила она, счастливо сверкнув глазами.

— Будь Ты моей, — раздражённо буркнул я, — Ты изучила бы свой ошейник как немногие из женщин.

— Так преподайте мне его, Господин! — попросила рабыня.

— Но Ты мне не принадлежишь, — напомнил я.

Девушка схватила обеими руками корабельный ошейник и принялась снова и снова дёргать его вперёд и в стороны. Слёзы хлынули из её глаз.

— Верно, — наконец выдавила она, — я вам не принадлежу!

Думаю, что в этот момент она начала более ясно, чем когда-либо, понимать, что значит, быть рабыней.

— Но я хочу, чтобы именно Вы были моим господином! — заплакала Альциноя.

— Почему? — полюбопытствовал я.

— Потому, что я…, - начала говорить, но сразу осеклась она. — Я…. Я….

— Что? — понукнул я замолчавшую девушку.

— Ничего, Господин, — прошептала Альциноя.

— Какая Ты глупая маленькая рабыня, — усмехнулся я, — зато очень смазливая и хорошо сложенная.

— Вы смеете говорить так, — сверкнув глазами, внезапно резко спросила она, — с той, кто когда-то была Леди Флавией из Ара?

— Конечно, — пожал я плечами.

— Да, Господин, — прошептала Альциноя.

— Неужели во время твоего обучения надсмотрщики, не связывали тебя и не оставляли голой перед зеркалом, — поинтересовался я, — чтобы Ты могла получше рассмотреть саму себя со стороны?

— Да, — ответила она, — они ещё и требовали, чтобы я пыталась высвободиться из верёвок.

— В таком случае, я уверен, — сказал я, — Ты и сама прекрасно знаешь о своих рабских формах.

— Я знала об этом, — призналась бывшая Леди Флавия, — с того самого момента, как началось моё половое созревание, как и о том, что я была рабыней, и должна ей быть.

— Зачастую женщины это отрицают, — заметил я, — но в этом нет ничего необычного.

— Вы считаете, что все женщины рабыни? — спросила Альциноя.

— Этого я знать не могу, — пожал я плечами, — но, вероятно, очень многие.

— Я — одна из таких, — заявила она.

— И такие, — добавил я, — никогда не будут удовлетворены, пока не окажутся у ног рабовладельца.

— И я хотела бы быть у ваших ног, — призналась девушка.

— Для этого подойдёт любой мужчина, — сказал я.

— Вы, правда, думаете, — спросила она, — что для рабыни не имеет никакого значения личность владельца?

— Ты говоришь о чувствах рабыни, — пояснил я. — А её чувства не имеют значения. Она — просто рабыня, и её чувства — ничто. Пусть она стоит на коленях и надеется, что ею останутся довольны.

— Да, Господин, — вздохнула Альциноя.

— Мужчина покупает рабыню для работы и удовольствия, — напомнил я.

— А рабыня ищет любви, — ответила девушка.

— Чего ищет рабыня, не имеет значения, — пожал я плечами.

— Как же рабыня сможет трудиться для своего владельца, сознавать его доминирование, повиноваться ему, носить его ошейник, стоять перед ним на коленях, служить его удовольствию, извиваться и дёргаться под его руками и в его цепях, и при этом не отдаться ему полностью, не влюбиться в него?

— Всё это может происходить и без любви, — сказал я.

— Но мы всё равно хотим для себя любимого господина! — всхлипнула Альциноя. — А разве мужчины не ищут свою любящую рабыню?

— Говоря о любви, — хмыкнул я, — Ты можешь договориться до плети.

— Да, Господин, — вздохнула она. — Простите меня, Господин.