Морок над Инсмутом

— Нет, совсем нет. Наоборот. Он жил на ферме по той же причине, по которой живу там я — теперь. Да, странный он был, нелюдимый, — а кто был бы иным на его месте? Я прочел его дневники и понял. Не все, конечно, он даже на письме был сдержан, многого не договаривал. Да и зачем? Писал-то он для себя, как подспорье памяти. Для других они не предназначались, но я многое сумел разглядеть. Остальное нашел в правительственных архивах.

Инсмут процветал во времена клиперов и старых торговых путей. Капитаны и матросы с этих судов привозили жен из Полинезии — а с ними их странные ритуалы и богов. В жилах островитянок текла дурная кровь, и она быстро распространилась. С годами зараза охватила весь город. Целые семьи несли отпечаток вырождения. Это были недолюди, амфибии, больше приспособленные к жизни под водой, чем на суше. Русалки, да! Тритоны, поклонявшиеся Дагону в глубинах морей: «Жители Глубин», как называл их Карпентер. А потом грянул федеральный рейд 1928-го. Слишком поздно для старины Карпентера.

Он держал магазин в Инсмуте, довольно далеко от пользовавшихся дурной славой улиц с заколоченными домами и церквей, где худшие из них устраивали свои логова, встречались и отправляли свои ритуалы. Его жена давно скончалась от какой-то изнурительной болезни, но успела родить ему дочь, которая была жива и училась в Аркхэме. Незадолго до рейда она вернулась домой, совсем молоденькая, почти девочка. И ее — не знаю, как сказать, — завлекли. Именно это слово все время крутится у меня в голове. Мне оно все объясняет.

Одним словом, Жители Глубин взяли ее и отдали какой-то твари, которую они вызвали из моря. Она исчезла. То ли умерла, то ли что похуже. Они бы и Карпентера убили, ведь он слишком много знал о них и жаждал мести, но федеральный рейд положил конец всем личным счетам и погасил все вендетты. А заодно и самому Инсмуту. От города буквально камня на камне не оставили. Огромные пустыри, усыпанные щебнем. Даже риф в паре миль от берега, и тот глубинными бомбами взорвали…

В общем, когда все стихло, Карпентер еще был в Инсмуте, вернее, среди его развалин. Приводил в порядок дела, наверное, а заодно хотел лично убедиться в том, что злу конец. Так он и понял, что с ним не кончено, наоборот, оно расползается, как чудовищная сыпь. Подозревая, что выжившие в рейде нашли убежище в старых твердынях за морем, он и приехал сюда.

— Сюда? — Рассказ Дэвида начинал обретать связность и смысл. — Но почему именно сюда?

— Как почему? Ты что, не слушал? Он что-то знал про Кеттлторп и приехал, чтобы не дать инсмутскому злу расцвести здесь. А может, он знал, что оно уже здесь, затаилось, как рак, готовый в любую минуту выпустить метастазы. Может быть, он явился, чтобы предотвратить его распространение. Что ж, последние тридцать лет ему это удавалось, но теперь…

— Да?

— Теперь его нет, а домом владею я. И потому именно я должен проследить за тем, чтобы его дело не пропало!

— Но что именно он делал? — спросил я. — И какой ценой? Его нет, говоришь ты. Да, старый Карпентер исчез. Но куда? И чего все это будет стоить тебе, Дэвид? И, что еще важнее, чем за это заплатит Джун?

Мои слова наконец пробудили в нем какую-то подавленную мысль, которую он прятал от себя, боясь признаться себе в ее существовании. Это было видно по тому, как он внезапно вздрогнул и выпрямился на сиденье.

— Джун? Но…

— Какие тут могут быть «но»? Посмотри на себя! А еще лучше, приглядись как следует к своей жене. Вы плохо кончите, и ты, и она. Все началось в тот день, как вы купили эту ферму. Наверное, ты прав и насчет дома, и насчет старого Карпентера, и насчет всего, о чем ты мне говорил, — но теперь тебе придется забыть об этом. Продай Кеттлторп, вот тебе мой совет — а еще лучше, сровняй его с землей! Но что бы ты ни решил…

— Смотри! — он снова вздрогнул и с неожиданной силой сжал мою руку выше запястья.

Я посмотрел, ударил по тормозам, и машину со скрежетом занесло на блестящей лужами дороге. К тому времени поворот с шоссе на ферму остался позади. Дождь перестал, и воздух был недвижим, как саван. Также походил на гробовые пелены и молочно-белый туман, покрывавший дол и мощную каменную ограду фермы на целый фут. В жидком свете луны сцена производила жуткое впечатление — но куда страшнее было видение, которое прямо у нас на глазах вставало над фермой, как призрак, предвещающий смерть.

Да, то был силуэт, — огромный, он реял над фермой, как парус из тумана. То был силуэт чудовищного морского существа — древнего, как само Зло, Дагона!

Надо было встряхнуть Дэвида и ехать дальше; вот именно, надо было направить автомобиль прямо к ферме и тому, что ждало впереди; но вид фигуры, которая росла над домом, точно гриб, уплотняясь в сыром воздухе долины, парализовал нас. И, сидя в машине, двигатель которой тихо урчал на малых оборотах, мы разом вздрогнули — где-то глухо ударил проклятый, надтреснутый колокол. При других обстоятельствах его голос мог показаться исполненным тоски и печали, но тогда мы не слышали в нем ничего, кроме угрозы, прошедшей через вечность.