Морозовская стачка

«А все-таки он немец, — уже в экипаже, наедине, осмелился подумать о государе граф. — Так его и подбросило, как часы-то пять раз ударили. До пяти себе конец работы назначил, минута в минуту и закончил… А ведь войной действительно попахивает… То ли уж очень уверен, то ли глуп очень».

Войны, однако, не случилось. Генерал Комаров перешел речку Кушку и остановился. Был награжден, обласкан. Гладстон войну затеять не посмел.

II

Ребятишки с Ваней-приютским во главе носились по Никольскому, сдирая объявления Морозова и вывешивая те, что им дал дядя Волков.

«Объявляется Савве Морозову, что за эту сбавку ткачи и прядильщики не соглашаются работать. А если нам не прибавишь расценок, то дай нам всем расчет и разочти нас по пасху, а то, если не разочтешь нас по пасху, то мы будем бунтоваться до самой пасхи. Ну, будь согласен на эту табель, а то ежели не согласишься, то фабрики вам не водить».

Одну такую «табель» доставили Тимофею Саввичу.

За окном брезжило серое утро 9 января 1885 года. Морозов, тщательно одетый, но осунувшийся, с мешками под глазами — ночь не спал — разорвал серую бумажку и, глядя в окно и мелко, быстро позевывая, сказал как бы между прочим:

— Лошадей подайте. Поеду в Москву на лошадях.

Потом, напяливая тулуп на шубу и опять позевывая, еще одно распоряжение обронил:

— На хлебные листки выдачу хлеба прекратить.

И пошел садиться. Однако не торопился. В прихожей вдруг вспомнил, что чаю не пил. Чашечку выпил стоя, не скидывая тулупа. Потом вспомнил, что оставил саквояж. Сбегали за саквояжем. А когда, наконец, уселся в сани, к саням примчался сам губернатор, господин Судиенко:

— Тимофей Саввич, отмените ваше распоряжение о хлебе.

— Чтой-то вы все о бунтовщиках печетесь! — уколол фабрикант, неторопливо выбираясь из санок. — Зачем же отменять распоряжение? Люди не работают, нечего им и хлеб мой есть.

— Тимофей Саввич, вы сами понимаете, что ваше распоряжение вызовет новые волнения. И я не ручаюсь…

— Как это не ручаетесь? Вы — власть.

— Господин Морозов, я своей властью могу отменить ваше распоряжение, однако будет лучше, если это последует от вас.

Губернатор был зол: в губернии по вине этого упрямого фабриканта волнения, а он, видите ли, умывает руки. Приехал, намутил воды и бежит подальше от гнева народного. Мерзавец!

Морозов сел в возок, поискал глазами Дианова.

— Михаил Иванович, хлеб разрешите выдавать.

И ткнул возницу кулаком в спину. Лошади взяли с места.

* * *

9 января в Орехово вернулся Моисеенко. Танюша, воспитанница, 8-го была в Орехове, и Моисеенко знал: ткачи Викулы и Зимина работу не оставили, потому как им вышла от хозяев прибавка. Вместе с Лукою — он пограмотней был — выработали, сидя на русской печи — залезли туда как бы отогреваться, от любопытствующих глаз подальше, — требования рабочих, которые касались не только Морозова, но и фабрикантов всей России. Они требовали издания государственного закона, согласно которому:

1. Штрафы не должны превышать 5 % с заработанного рубля, и чтобы рабочих предупреждали о плохой работе.

2. Вычет за прогул рабочего не превышал бы более одного рубля.

3. Прогул рабочего по вине хозяина (простои, поломки машин и пр.) оплачиваются в размере не менее 40 коп. в день или 20 коп. за смену.

4. Полное изменение условий найма, чтобы хозяин, желающий уволить рабочего, предупреждал его за 15 дней, также и рабочий предупреждал хозяина за 15 дней о нежелании работать и получал бы полный расчет.

5. Государственный контроль над заработанной платой.

6. Уплата заработков не позднее 15-го числа или первой субботы после 15-го.

Сидя на русской печи, два грамотных рабочих, два бывших мужика и сами не знали, что сочиняют государственный документ, что через полтора года сиятельные юристы, издавая свой «рабочий» закон от 3 июля 1886 года, слово в слово перепишут их требование об ограничении вычетов за прогул. И еще несколько раз согласятся ученые юристы с рабочими. В 97-й статье — об уплате жалования через две недели, в 98-й — об уплате вознаграждения рабочему в случае нарушения условий фабрикантом, в 152-й — которая воспрещала фабрикантам присваивать штрафные деньги.

Но все это потом, а пока в Орехово бодро входили четыре казачьих сотни на подмогу двум пехотным батальонам.

В местечке было тихо, начальство попряталось, ни одного человека пока не арестовали. Петр Анисимыч пришел домой. Сазоновна всплакнула вдруг.

— Ну, чего ты? — обнимая, утешал Петр Анисимыч. — Как видишь, плохого пока не случилось.

Из окна было видно, как на переезд вышло человек тридцать казаков. Толпой, прогуляться. Солнышко было нехолодное в тот день. Оттепель приспела, снег помягчел. На казаков поглядеть высыпали фабричные.

Моисеенко пришел из Ликино в дубленом полушубке брата Григория, не успел скинуть — уже одевается.

— Куда? Поешь хоть! — У Сазоновны глаза опять на мокром месте.

— Через полчасика прибегу. На казаков поглядеть охота.

Настроение на переезде у всех хорошее. Шутки, смех. Петр Анисимыч вспрыгнул, как воробушек, на перила шлагбаума. Фабричные его узнали, обрадовались ему.