Морозовская стачка

— Молодец! — улыбался щербато Моисеенко. — Гляди, какой ты молодец! Лучше любого оратора.

Весь день 10 января ходили по казармам, читали свои требования, упрашивали ссор с казаками и начальством не заводить.

Власти рабочих не трогали.

Губернатор в тот день доложил в Петербург: «Наружных беспорядков нет, но убеждений рабочие не слушают. Подстрекательства извне пока не обнаружены».

Смех

I

Серпуховской мещанин Василий Сергеев Волков, вчера ткач, сегодня бунтовщик и заводила бунта, сидел в своей каморке и подшивал жене валенки. Жена его под лампою с картинки вышивала гладью на пяльцах Михаила Архангела. Уже был светлый, серебряный нимб, румяное лицо, рука, сжимающая древко копья, половина белого крыла и зеленые чешуйчатые кольца змея.

Супруги работали молча, но про себя они вели друг с другом длинный грустный разговор. Когда нужно было проверить, верно ли подумалось, они вскидывали вдруг, не сговариваясь, глаза, и Василий тогда тихо смеялся, а жена улыбалась… И все это было как бы во сне.

В дверь стукнули. Пяльцы упали.

— Войди! — крикнул Волков, сразу охрипнув.

Вошел Моисеенко.

— Боже мой! У меня сердце оборвалось. — У женщины задрожали губы, но не заплакала.

Волков бледный, в серых глазах ледяные камешки.

— Ждете гостей?

— Да ведь говорят… Валенки спешу залатать, зимы впереди много.

Моисеенко поискал, куда сесть, опустился на сапожный ящик.

— Садись на кровать.

— А-а! — отмахнулся. — Ты, это самое, дома не ночуй сегодня. Коли слух идет, что нас хотят заарестовать, значит, поберечься нужно. Нам до завтрашнего дня никак в их руки нельзя попадаться.

Покосился на лежащую на полу вышивку:

— Архангела вышиваешь?

— Защиту для меня придумала! — тихо улыбнулся Волков.

— Мы сами себя в обиду не дадим… Завтра в восемь утра приходи в Зуево, в трактир. Оттуда, улучив удобный момент, пойдем с прошением нашим к губернатору… Да веселей вы, ребята! Рано скисать! — Высыпал на стол горсть каленых лесных орехов. — Пощелкайте!

И сразу ушел.

Вспыхивает в лампе, тянется по стеклу длинный язычок пламени.

— Никуда я не пойду из дома, — говорит Волков. — Пойду посижу с мужиками. Если за мной придут, удеру, а коли часов до двенадцати не придут, значит, сегодня не придут.

Волков переходил мост через Клязьму с опаской. На мосту теперь поставили охрану: зуевских в Орехово не пускали, чтобы не переняли бунт. Моисеенко встречу в Зуеве недаром назначил, вся полиция, тайная и явная, — в Орехове. Волков торопливо обдумывал, что сказать казакам, если остановят, но тут услышал громкий спор. Бабуся напирала на дюжих казаков:

— Ишь встали! Зачем иду? В церковь!

— В Орехово ступай молись.

— Не у вас мне спрашивать, где молиться. К Пантелеймону я иду, а Пантелеймон — в Зуеве!.. Вот Васька идет, наш человек, грамотный, у него спросите! — И поклонилась: — Василию Сергеичу!

— Идите, идите! — махнул рукой казак. — А то еще с вами толпу соберешь.

Волков пошел за старушкой, удивляясь, как ловко все вышло, но бабуся не унималась и по глухоте своей беседу вела таким шепотом, что слыхать было на обоих берегах Клязьмы.

— Я ведь в церковь иду за твое здравие и за здравие Петра Анисимыча свечку поставить. За вас, наших заступничков.

— Бабушка! До бога высоко. Не до нас ему. Сколько годков-то тебе? — поспешил перевести разговор Волков.

— Да я и свечку поставлю, и молитву закажу, и сама помолюсь. Может, и услышит! — надрывалась старуха.

Казак, стоящий на зуевской стороне моста, покосился, но не задержал.

— А что, бабушка, — как перешли мост, спросил Волков, — так уж плохи наши дела, что от бога нам помощи ждать?

— Казарменские все пойдут вас отбивать, коли заарестуют… А у меня драться силов нет. — Старушка встала, задумалась. — Нет, пойду поставлю свечку. Глядишь, моя молитва сильнее силы будет.

Волков распрощался с громкоголосой бабушкой и заскочил в трактир Кофеева. Моисеенко сидел в темном уголке, пил чай с баранками. Как только Волков сел, передал ему тетрадь.

— Ну, Сергеич, теперь черед за нами. Здесь требования. Смотри не трусь. Губернатор — шишка, за ним — полк солдат, а за тобою — одиннадцать тысяч рабочих. Говори смелее. Все равно нам ареста не миновать.

Волков спрятал тетрадь под рубашку.

Петр Анисимыч налил ему чаю, подвинул баранки.

Волков покачал головой:

— Не могу.

— Ты попей чайку, попей. За большое дело, Василий, ответ держать легко… Если меня сегодня не возьмут, буду пробираться в Москву. Нужно, чтоб о нашей стачке в газетах написали, нужно о морозовской каторге на весь белый свет раззвонить, чтоб господам фабрикантам неповадно было обижать рабочего человека. Только вот ума не приложу, как выйти на революционеров. Ждал я в эти дни — никого. Такое шумное дело — и никого.

Волков взял стакан. Отхлебнул.

— Пойду, Анисимыч! Губернатор с утра выйдет народ уговаривать.

— Я за тобой следом… Вместе нам нельзя. Если тебя возьмут раньше, сам буду с губернатором говорить.

Они посмотрели друг другу в глаза. «Чистая душа!» — подумал Анисимыч о Волкове. «Неприметный мужичишка, а какая в нем сила! Кряж!» — подумал о Моисеенко Волков.