Морозовская стачка

— Такое дело… Давайте, ребята, живо по каморкам. Собирайте людей, пойдем к Главной конторе Волкова отбивать.

Сам поднялся на второй пролет лестницы, подальше от дверей, сел на ступеньку, переобулся. Коридоры оживали, гудели, гул нарастал. И вот уже катится вниз по железной лестнице волна сердитого народа.

— Пошли Ваську, нашего человека, выручать! — крикнул Моисеенко, распахивая наружную дверь.

А возле дверей сам полковник Кобордо с тремя жандармами.

— Здрасте, ваше высокоблагородие! — скинул перед ним шапчонку Петр Анисимыч. — В гости или как?

Толпа вываливалась из казармы, затопляла двор, как вешняя вода.

Оглянулся полковник, а отступать некуда. Невольно рука легла на эфес шашки.

Петр Анисимыч звонко почмокал губами.

— Не шуткуйте, ваше высокоблагородие! Коли шашку поднимете, зашибут. Ну, а коли она вам мешает, могу от вас принять.

Протянул руку. Жандармы не шелохнулись. Полковник голову в плечи убрал, пальцами за светленькую пуговицу ухватился.

— Казаки! — крикнули из толпы.

— Моисеенко нырнул в толпу. Толпа, обтекая полковника, помчалась к Главной конторе.

Ворота во двор заперты. Перед воротами две сотни солдат и две сотни казаков на лошадях.

— Выпускайте Василия, нашего человека!

Зазвенели окна. Засвистели нагайки. Толпа качнулась, разломилась надвое. Распахнулись ворота. Еще одна сотня казаков, окружив Волкова, прокладывала дорогу к рельсам.

А на рельсах ждет под парами поезд. На крыше поезда, на подножках, на буферах — жандармы. Паровоз свистнул, тронулся. Волкова сунули в вагон на ходу.

Моисеенко этого уже не видел, в суматохе он перебежал в Зуево, охрана на мосту была на время снята, ее позвали на помощь к Главной конторе. Из Зуева — в Дубровку. Здесь, не раздеваясь, прикорнул у знакомого.

Глубокой ночью Моисеенко ушел в Ликино.

…Вечером 11 января из Москвы прибыли еще один батальон солдат и две сотни казаков.

Фабричная администрация, желая угодить Тимофею Саввичу, отдала в распоряжение солдат рабочую казарму, а так как свободных казарм уже не было, то оставалось одно — выкинуть строптивцев рабочих на мороз.

— Бабы, двери запирай! — раздался по коридорам звонкозычный клич Марфы. — Старые щи да кипяток готовь!

Солдатушки, бравые ребятушки, бодро, строем пришагали к отведенной под их жилье казарме. Крикнули свои команды — и к дверям, а из окна первому смельчаку пал на голову шмоток протухшей капусты.

Главный командир осерчал, ножкой топнул, ручкой взмахнул:

— На приступ!

А тут уже изо всех окон, кто чем, горячим и холодным, жидким да липким, пахучим, и очень даже пахучим.

Воинству пачкаться неохота, отступило. И от губернатора примчался офицер с приказом бунта не усугублять.

Хождение Петра Анисимыча

I

В Ликино Моисеенко застал всех своих в сборе: татьянин день. У Танюши, воспитанницы, именины, а в Орехове — войска.

Петр Анисимыч поздоровался, дверь за собой закрыл и давай раздеваться. Зипунок скинул, пиджачок, а рубаха к груди прилепилась. Вся в крови.

Лука осмотрел рану:

— Не глубоко. Пройдет.

Танюша увидала кровь, заплакала.

— Имениннице грех плакать. Мне не больно.

Танюша вдруг быстро сняла с себя крестик и надела на Петра Анисимыча.

— Бог вас хранит!

Лука засмеялся.

— Вот тебе и награда! Мы-то, старые хрычи, кричим — бога нет, а молодое поколение нам крестик во спасение души и от земных наших неурядиц!

— Ты письма из Сибири или уничтожь, или спрячь получше! — напомнил Петр Анисимыч.

Поговорили о сибирских сидельцах, написали им письма: Лука своим друзьям, Петр Анисимыч Лаговскому.

— Сюда бы их! — тосковал Моисеенко. — Нужно, чтоб о стачке нашей по всей империи слух прошел. Толковых, грамотных людей надо найти, студентов.

— Сходи в Москве к моему брату. Он человек наш, свяжет тебя с революционерами.

Днем идти было опасно, дождался Петр Анисимыч ночи, надел братовы валяные сапоги, его же полушубок и шапку. Отправился на железную дорогу. Решил в Павловском Посаде на поезд сесть, хоть и далеко, двадцать верст, а все безопасней.

Ох, ножки, ноженьки! Опять на вас одна надежда.

Моисеенко шел размашисто, особенно не торопясь: до утреннего поезда времени много, а раньше прийти тоже не больно хорошо.

Над головою вздымалось черное звездное небо. Моисеенко отыскивал среди светил самые синие, самые горячие, а когда глядел на дорогу, ему чудилось, будто сквозь ночь, через километры, деревеньки и леса смотрят на него глаза Сазоновны, теряют его, мечутся, а как найдут одинокого на пустынной дороге, так и светлее вроде бы. Смотрят эти глаза на него и ведут его, ободряя, самыми безопасными тропами.

Черным пятном среди снегов распластался деревянный низенький Павловский Посад. Темно, тихо. В привокзальном трактире горел огонь.

Зашел. Сонный буфетчик поднял на него безразличные глаза.

— Переночевать можно?

— За пять копеек можно. Паспорт есть?

— Да я из Бунькова! Будь другом, чайком попотчуй.

Сел за стол. В трактире никого.

Только буфетчик принес чаю, скрип снега на дворе, голоса. Вошли двое, один с фонарем.

— Кто сейчас пришел? — спросили у буфетчика.