Морская чайка

— И как только он на белом свете еще держится, этот мальчуган? Не ест, не пьет… Проглотит одну-две ложки чего-нибудь и опять к морю. Спит час-два, не больше. Вчера лег спать после двенадцати — уже кино нашел, пролаза такой! — а проснулся вместе с дедушкой, до восхода солнца. Везла его к морю, думала, что отдохнет, окрепнет хотя бы немного, — ведь дохлый, прямо как засушенная тарань, — а он тут совсем развинтился.

Такие разговоры взрослых никак мне не нравятся. Поэтому я и молчу. Но вы не знаете, какая у меня мама. Уж если она что-нибудь затеет — непременно своего добьется.

— А ну, иди поешь да полежи хоть с часок, отдохни.

Такой отдых, да еще в самое горячее для меня время, хуже горькой редьки. И кто выдумал эти часы отдыха? Кто подсказал матерям, что именно в то время, когда человек лежит, он поправляется и укрепляет свое здоровье?

— Не буду я есть! Не буду спать!

— Будешь!

— Сказал — не буду!

Мама выпрямляется во весь рост. В глазах — знакомые молнии. Я знаю: это — предвестники настоящей бури.

— И выдумают такое: спать… кушать… — разочарованно бормочу я, а сам между тем уже направляюсь к столу.

Мама, подавая мне блины со сметаной, требует, чтобы я съел все до одного… Затем она поворачивается к тете Наде.

И начинается более интересный разговор, чем предыдущий.

— Ох, и не люблю я мальчиков! — сердито говорит мама. — Разбойники они, да и только. Девочки — совсем другое дело. Вон твоя Сана уже часа три сидит, словом не обмолвится. Все читает… все читает…

«Ну так и бери себе Сану», — думаю я, а сам в сердцах все уплетаю блины со сметаной. Ну и вкусные же они! Наверное, я все блины съел бы, если бы вдруг не подумал, что они и чайке могут понравиться. И я с полтарелки оставил для своей птицы. Вначале хотел украдкой пробраться на чердак, но затем отбросил эту мысль. Если мама заметит, достанется мне на орехи. Я, правда, не очень боялся, что мама начнет ругаться, — просто стыдно было перед Саной. Пришлось пойти в комнату и лечь в постель. Но я твердо решил не спать.

Впрочем, если бы я и хотел спать, разве уснешь, когда две мамы рядом? Им кажется, что они тихо беседуют, почти шепотом, но ведь я-то все слышу.

Тетя Надя очень довольна тем, что мама хвалит ее Сану.

— О да, она у меня хорошая девочка. Я так рада… так рада… так счастлива. Что в нашей жизни самое дорогое? Дети. Каждому хочется своего ребенка в люди вывести. Взять хотя бы меня. Временами божьего света не вижу. И работаешь, и за доченькой смотришь, чтоб она и покушала вовремя, и аккуратненькой была, и училась не хуже других…

— Но они же не хотят учиться… они же не хотят… Если б я не сидела возле своего с лозиной, так, наверное, не вылезал бы из двоек.

Ну и мама! Ну и выдумщица! Двойки! Для чего они мне, те двойки?

Тетя Надя будто и не слышит, что мама говорит. Она все хвалит свою Сану:

— Я свою ничем не нагружаю, только бы училась. В прошлом году увлеклась она разными цветами да деревцами. Все копошится… копошится в том огороде. Уж я ее и просила, и покрикивала на нее, а она знай свое: «Это нам по ботанике». А к чему она, та ботаника, если ребенку приходится с малолетства в земле копаться? Ведь никто не хочет своих детей к работе приучать. Вон там у нас, по соседству, одна киевлянка отдыхает. Может, заметила — такая толстая, и мальчик у нее как подушка пуховая… Сана! Как зовут того толстячка, что у Бузаментихи остановился?

Сана оторвала свои очки от книги:

— Чего?

— Как того мальчика звать?

— Ой, мама, да здесь же нет никакого мальчика! Здесь о том, как один шпион прямо под снегом пролез на нашу территорию. Но его вот-вот уже найдут. До чего же интересно, мама!

Тетя Надя оставила Сану в покое.

— Да уж читай! — И опять моей маме: —Так вот эта толстая киевлянка хочет музыканта сделать из своего бутуза. Ежедневно заставляет его петь. Сама тянет, и он за ней. Голоса никакого, мяукает, мяукает, как котенок, а все-таки тянет… И что ж ты думаешь — выучит! Непременно певцом станет.

— Чего-чего, а безголосых артистов хватает, — говорит мама.

А я кричу из комнаты:

— И вовсе не певцом будет Асик, а музыкантом. На скрипке будет играть!

— Да уж спи! — прикрикнула на меня мама. — Пускай у тебя не болит голова за Асика. Кем будет, тем и будет.

Я умолкаю. В самом деле, почему я должен из-за какого-то Асика с мамой ссориться! Пусть он хоть на контрабасе играет.

Спустя некоторое время тетя Надя опять рассказывает о своей Санке:

— Я так рада… так рада… Как принялась Сана за книжки, я будто заново родилась. Думаю: может, она хотя бы учительницей станет или какой-нибудь секретаршей. И не будет натирать мозоли на ладонях.

Мне просто смешно становится. Ну и разбирается же тетя Надя в таких делах! Она думает, что учительницей легко работать. Ого, пускай справится с нашим братом. Пусть только наши тетради почитает. Мы же так пишем, что после и сами не можем прочесть. А учительнице волей-неволей приходится проверять наши тетради.

А моя мама обо мне говорит, вздыхая: