Морская дорога (ЛП)

Возможно, из-за зрения, я всегда предпочитала проводить время на улице. Я всегда любила свет, и боялась зимнего мрака. Я вспоминаю Арнастапи, залитый солнечным светом: свет на снегу; белые горы Снайфельснеса на фоне сланцево-синего моря, снег в послеполуденном лунном свете зимнего дня. Или зелёный и золотистый летний свет, льющийся на землю, пахнущую цветами, на травы, наливающиеся соком. Или влажный серый свет, когда моросит дождь. Я помню утоптанные тропинки в траве между постройками. Мне нравилось заглядывать в хижины рабов, пастухов и скотников. В детстве мне были рады всюду, и несмотря ни на что, меня всегда, в любом доме угощали чем-нибудь, обычно, это был кусочек сушёной рыбы, или чашка скира, которую я выскребала ракушкой до дна.

Не думайте, что мы жили отшельниками, хотя и обитали в стороне от основных поселений на северном побережье Снайфельснеса. Когда я была маленькой, на ближайшей к нам ферме в Брейдавике вели хозяйство арендаторы, но затем Бьёрн из Брейдавика вернулся домой и стал жить в Камбе. Я рассказывала вам о зимних играх, но в промежутках между ними Бьёрн часто навещал моего отца, и по пути в Лаугабрекку заезжал к Орму. Иногда приезжал и его брат Арнбьёрн, у него была ферма Граунхавн, дальше по берегу Брейдавика. Мне нравился Бьёрн. Думаю, он любил детей, но так не женился из-за Турид и Кьяртана, — я скоро расскажу об этом, и я радовалась вниманию, которое он мне оказывал. Я часто думаю о его странной судьбе, и каждый день молюсь о его душе. Должно быть, он давным-давно умер в далёкой стране, на краю земли, среди чужаков. Мы и сами могли разделить его судьбу. Он покинул Исландию одновременно с нами, хотя, мой отец так и не признал, что на его решение частично повлияло изгнание Бьёрна из Исландии.

Как только Бьёрн и Арнбьёрн вернулись, мы стали чаще слышать о междоусобицах на северном берегу, — или возможно, потому, что я немного повзрослела и стала прислушиваться к таким вещам. Вы тогда ещё не родились, но, должно быть, слышали истории об этом. То, как я вижу те события сейчас — мы пытались устроить жизнь в своей новой стране. У нас не было короля, поэтому мы сами должны были вершить правосудие для себя на земле, где ещё не существовало законов и судебных традиций. Мы не могли жить по-старому, как наши предки в Норвегии, здесь всё было по-другому. В моей голове всплывают слова, которые я часто слышала у очага, когда была маленькой, их повторяли снова и снова: "Конечно же, это его долг". Долг мужчины перед своими родственниками — добиваться справедливости, покуда они живы, и отомстить, если их убьют. Вот так я познавала мир взрослых: судьба правила этим миром, а человеку оставалось исполнять свой долг, даже если он знал, что ему суждено погибнуть. Мой отец пришёл из Вифилсдалура, и они оба — он сам и его отец были друзьями Стира Торгримсона из Хравна, и все вместе они поддерживали Эрика Рыжего. Из-за чего мы сначала стали враждовать со Снорри Годи и людьми из Торснеса, а затем, когда мой отец объединился со своим соседом Бьёрном, вернувшимся из Норвегии, напряжённость возросла ещё больше. Я помню, как Снорри Годи разговаривал с моим отцом на ярмарке в Фродривер, будто они лучшие друзья. Но скрытая вражда, словно подводное течение, никогда не прекращалась. Теперь я думаю, что Халльдис была права, когда сказала, что лишь новый Бог сможет помочь нам выбраться из западни, в которую нас загнали норны.

Когда я вернулась домой вместе с Карлсефни, Исландия изменилась, хотя прошло всего несколько лет. Но за эти годы наша страна приняла христианство, и вместе с тем действительно заработали четвертные суды. Я не говорю, что междоусобицы прекратились, но они постепенно угасали. Конечно, это хорошо, но таких мужчин, которых я знала в молодости, теперь уже не встретишь. Оглядываясь назад, они кажутся мне намного больше, чем сейчас. А в историях они представляются ещё более грозными. А ведь я знаю толк в историях. В Глауме меня считают хорошим рассказчиком, и я постаралась, чтобы мои дети и внуки узнали достаточно историй из нашего прошлого. Истории живут своей жизнью. Они растут, так же, как и дети, и вероятно, мы забываем, какие незначительные события лежали в их основе когда-то. Но мы подпитываем их потому, что уважали то, что положило им начало. Сейчас я радуюсь, что происхожу из того мира, хотя, полагаю, вам то время кажется диким, языческим.

Я могу поведать немало о семьях, живших на Снайфельснесе, когда я была девчонкой. Это были тревожные годы, и всё мужские разговоры, что я слышала, касались войны и убийств. Вряд ли кто-то после отъезда Эрика произнёс хоть пару слов о новом мире и богатстве, все обсуждали лишь тайные планы мести. Разговоры женщин были такими же, как всегда и везде, — о ферме и домашнем хозяйстве, о лете и зиме, этот образ жизни не менялся год от года.