После обеда ноги сами собой направились в Адмиралтейство. У пристани англичанин Ричард Броун прихорашивал линейный корабль.
— Добрая конструкция, — похвалил корабль Скляев, — не зазорно кое-что перенять.
— Ты-то его в глаза не захваливай, — посоветовал Апраксин, — он и без похвалы себя превозносит.
— Есть малость, — усмехнулся Скляев, — но дело он, из прочих иноземцев, знает превосходно.
Вдвоем они прошли вдоль пристани к шняве «Лизетта».
Строил ее Скляев по чертежам Петра и гордился совершенством формы корабля.
— Пожалуй, «Лизетта» обгонит «Мункер». Неделю назад пробовали ее вдоль реки, лихо идет на волну, лавирует складно. — Скляев вдруг захохотал. — Надо же такую красавицу чучелом обозвать.
Апраксин тоже от души посмеялся, вспомнив, что царь назвал шняву по имени своей любимой собачки, из которой по ее кончине приказал изготовить чучело…
Из Адмиралтейства Апраксин на небольшом одномачтовом паруснике — верее сходил на верфь в Новую Ладогу, а оттуда в Олонец.
С покрасневшими от бессонницы глазами Гаврила Меншиков обустраивал линейный корабль. Помогал ему и присматривал управитель верфи Федор Салтыков.
— Государь уже окрестил его «Пярнов», — сообщил он Апраксину.
— Ведомо мне, не только твой детинец, еще два крестника таких же, на пятьдесят пушек, в Адмиралтействе стоят, «Выборг» и «Рига».
Царь распорядился назвать первые линейные корабли именем крепостей, взятых у шведов в эту кампанию.
Осенью адмирал крейсировал на новом флагмане «Рига». Эскадра ходила к Выборгу, на меридиане Гогланда шведов не обнаружили.
— Видать, Ватранг удила закусил, — посмеивался Апраксин, обращаясь к Крюйсу, — на будущее лето небось злее станет. Нынче у него последнюю базу в Ревеле отняли.
— Как ни крути, а ему теперь к нам незаметно не подобраться, — согласился Крюйс, — на Котлине можно присматривать стоянку.
— Погоди, чай, объявится, о том государь уже хлопочет.
Как обычно, флот ушел на зиму в устье Невы, в ее многочисленные протоки и рукава.
Накануне Рождества у генерал-адмирала Апраксина собралась компания: Крюйс, Боцис, брат Петр, Шереметев, приехавший из армии Брюс. Веселье затеял Федор Матвеевич. Во-первых, праздновали «графское звание» братьев Апраксиных. В этом же году царь пожаловал в графы и старшего Петра. Потом нашелся повод обмыть царские подарки за взятие Выборга: шпагу, усыпанную алмазами, и золотой стакан. Трижды заставили владельца опорожнить стакан с водкой…
Балагурили о разном, но часто заговаривали о предстоящей войне с турками.
— Слышь-ка, из Стамбула Толстой пишет, Нуман-пашу Карла подкупает, а Карле деньгу французы выдали, — не спеша рассказывал умудренный Шереметев. — Султан хорохорится, с крымским ханом вместе грозятся напасть в одночасье.
— Государь-то их не боится, а Карла, видать, позабыл, кто Полтаву воевал, — мурлыкал запьяневший Брюс.
— Так-то оно так, — согласился Апраксин, — токмо ежели воевать, по-умному надобно.
— Как же? — заинтересовался Шереметев.
— А как присоветовал в свое время патриарх Досифей, Борис Петрович. Я-то помню. Воевать турка надобно через Крым. Один рог в наших руках, Таганий. Другой в Очакове, там ты крепостцы недалече воевал, тоже рядом. Рога обломаем, пойдем на хана. Возьмем Крым, кораблики помогут с Азова, — считай, Черное море у нас под пятой.
Шереметев встрепенулся:
— И то дело говоришь, ан государь по-другому толкует.
— Как же?
— Шафирка да Рагузинский, твой приятель, все уши прожужжали ему, надобно, мол, иттить прямо к Царьграду. Там и валашские князья, и Кантемир, славяне под турком, ждут царя не дождутся.
— Опасно сие, места незнакомые, чем войска кормить, далече от баз-то в чужой стороне, — озабоченно потирал подбородок Апраксин.
— И я к тому же ему молвил. Слухать не желает, ты ево знаешь. Порешил — отрубил.
Крепкий лед сковал Неву и Финский залив в канун нового, 1711 года. Наконец-то бояре и вельможи облегченно вздохнули. По ледяному насту помчались легкие санки и возки на Васильев остров. Прекратилась наконец-то маята, установленная царем, переправляться через Неву только на лодках.
Сумрачным вечером вернулся Петр из Адмиралтейства в свой домик на берегу Невы. В небольшой прихожей его ожидал гонец от русского посла в Османской Порте.
Раздеваясь, царь подумал: «Никак, поди, турки мир порушили».