Посреди зала на самых кончиках пальцев ног стояла хрупкая женщина, почти подросток в своем телосложении, с золотистой короткой стрижкой над бездонными глазами. Левая рука была поднята высоко, поддерживая склонившуюся набок голову, а правая ладонь прикрывала губы. Глаза смотрели спокойно и мягко. И вдруг она закружилась и вместе с ней громче зазвучала музыка. Мелодия исходила от странной танцовщицы, от ее вращающегося туловища. Дрожа всей осанкой, ввинчиваясь в холодное глухое пространство пустого зала, она рождала собой музыку, и свет исходил от нее, будто бы за ней следили софиты. Но никаких прожекторов не было, и Штурман понимал это. Но столько трепета и мольбы было в танцовщице, что устоять перед ней решительно не удалось бы никому. Второй не узнал ее. В Балете этой девушки не было. В команде тоже. Среди пассажиров тем более. Откуда же она взялась? И тут же он понял, что не удивляется ей и никогда не выдаст ее тайну. Хотя и не знал, в чем состоит эта тайна. Просто вдруг он отчетливо увидел наполненные устремлением вперед глаза, которые головокружительным вихрем обгоняли сами себя, и почувствовал, что не успевает следом. Эта почти фарфоровая фигурка теперь уже превращалась в матовое сияние в своем кружении, и музыка стихала, высвобождая душу для дальнейших скитаний, не обещая ей ничего ни хорошего, ни плохого. А просто принося покой…
Штурман, наконец, вернулся в свой заснеженный город. Не сейчас. Но через год жарких странствий. Зашел в квартиру и с наслаждением растянулся на забывшем его диване. Взял в руку покончивший с собой телефон и ничего не почувствовал. Отложил его. Посмотрел в пустой аквариум, где так же сверкал белоснежный коралл в ожерелье потускневших монет. Высыпал туда еще горсть новых, блестящих. Повернулся на левый бок и заснул.
Павел Остроухов
Рассказ бывалого моряка (морская травля)
Шли мы как-то Персидским заливом из арабского порта Картофан в индийский порт Кочкино.
В то время война была между США (Соединёнными Штатами Армении) и этим… ну как его… Гусейном долбанным. Про него ещё говорят, что он — побочный сын Сталина. Усы у них очень похожие, почти одинаковые.
Не помню уже, кто нас тогда зафрахтовал — то ли американцы, то ли этот Хусим со сталинскими усами, впрочем, нам было по-абандону: мы идём, а нас штевает, лишь бы плашкоут исправно платили. Рейсы были чартерные: мы фрахтователя трампом обеспечивали.
Идём себе, скорость небольшая — всего-навсего каких-то сорок-пятьдесят узелков. Кеп решил не гнать пароход, потому что в Картофане всю ночь отшвартовывались, толпа от усталости с ног валилась, особенно наш шипчандлер по фамилии Донкерман. Или Гольфстрим, — точно не помню, помню только, что немецкая фамилия. А! Вспомнил: Лоцман была его фамилия, а ещё точнее — Вассерман. Он из ФРГ подался в Россию на заработки и к нам на пароход нанялся.
Все спят, храп по пароходу разносится такой, что переборки вибрируют, тамбучины ходуном ходят, а дифферент то на правый борт, то на левый борт, особенно когда выполняешь циркуляцию или противоторпедный маневр. Тогда зыбь до клотика достаёт, переваливает через дымовую трубу и исчезает в бушующей мгле океана. А в общем, пока всё ничего: море спокойное, тайфун мы обошли по дуге большого круга, и идем себе поочерёдно, спокойненько так то магнитным, то истинным меридианом, отсыпаемся.
Меня как раз вахтенным помощником капитана назначили на время отдыха, как самого выносливого — я лучше всех выносил утку (извините, качку), но ещё лучше выносил в Бомбеевке. есть порт такой в Индии, из проходной порта пустые бутылки. Мы их меняли у индийских индейцев на кокосовую самогонку, которая чем-то напоминает скот-виски.
Стою на мостике, иногда по шторм-трапу поднимаюсь на штифтинг, веду пароход в соответствии с морской конвенцией, так что полный овертайм.
Откуда ни возьмись — форс-мажор: волна прёт. Огромная такая, выше вашего сельсовета.