Морские напевы

— Спокойно, Тогайали. А ну, дай сюда этот альбом.

Тогайали не осмелился ему возразить. Теперь альбом стал листать дядя Канай, и я снова забеспокоился. Первый рисунок вызвал на его лице довольную улыбку. Дядя Канай взглянул на меня. Я не понял, осуждает он меня или нет.

— Ах ты, негодник! — усмехнулся он. — А я ломаю голову, где он так пачкает одежду красками. Вот оно что…

Я стоял, понурившись. Капитан перевернул несколько страниц и гулко захохотал.

— Ха-ха-ха!.. Вот почему разозлился Тогайали! Верно схвачено, мастерски!

Бекше, стащив с лица резиновую маску, стоял, улыбаясь, глядя на меня.

— Молодцом, Болатхан! — Капитан подошел ко мне, обнял одной рукой, привлек к себе. — Вот это настоящий талант. Теперь, я полагаю, мы сможем выпускать свою сатирическую стенгазету. Как ты думаешь?

— Кин, кин… — опять закашлял Тогайали. — Вместо того, чтобы наказать этих сопляков, ты их расхваливаешь! Осталось только, чтобы они таскали теперь нас за бороды! — Тогайали в гневе забегал по палубе, переваливаясь с ноги на ногу. Толстая нижняя губа его отвисла. Голова утонула меж массивных плеч, которые были приподняты, как бы подчеркивали недоумение и досаду. — Давай, давай, проси, умоляй этого сопляка рисовать. Пусть малюет нас как хочет, и мы здесь в скором времени забудем свой человеческий облик. Рахмет-ага, вы что молчите? Вы что, язык проглотили? Вас же нарисовали тоже! Кого они уважают, что им дорого? Вот до чего дошли!.. — Тогайали вновь двинулся на меня. — Этот негодник еще вчера обозвал меня.

— Не наговаривайте зря.

— А ну, объясните мне, что тут произошло? — рассердился капитан. — Рахмет-ага, в чем дело?

— Да, из-за чепухи все. — Старик, досадливо сморщившись, отмахнулся рукой. Но потом затеребил пальцами свою жиденькую бороденку и затрясся в беззвучном смехе. — Этот толстяк — он кивнул на Тогайали, — стал умолять воробья, который присел отдохнуть на палубе, прислать ветер. Ураган. А мальчик вспугнул птичку. Тогайали разозлился. Тут ведь и дураку известно: если море окутано туманом — поднимется ветер. Разве не поется в песне: «Ветер рассеет туман, судьба остановит тулпара…» Не у воробья надо просить ветра…

— Желать ураган — это злодейство! — прорвало вдруг меня. — Разве человек со здравым рассудком способен мечтать о штормовом ветре? Что будет с судами? Их на море — сотни!

— Это не какая-нибудь прихоть, мальчик. — Тогайали, видимо, решил объяснить мне суть дела. — А забота о нашем промысле. Пришла осень. Путина закончена, и мы вышли за тюленями. При восточном ветре вода убывает. Там, где мелко, обнажается дно, появляются белые песчаные отмели — островки. Как только тюлени обживут островки, — Тогайали захихикал, — тут мы их и накроем. И план бы выполнили, и домой вернулись не с пустыми руками. Я пекусь за общее дело, понял? Восточный шторм — это золото. — Мне казалось, что с каждым словом этого обуреваемого жадностью человека к нам приближается шторм. Перед мысленным взором вставали, дыбились гигантские буруны; обломки судов смешивались с мутной водой; на гребне волны, пытаясь освободиться от сетей, барахтался мой отец…

Канай, должно быть, догадался, что творится в моей душе. Он взглянул на меня, кашлянул, озабоченно провел рукой по голове: волосы у него были коротко пострижены, а на руке не хватало двух пальцев — память войны. Потом затянулся трубкой и только тогда заговорил:

— Что ж, в одном Тогайали прав. Семьи наши ждут нас. Надеются, что вернемся целыми, невредимыми. И план надо выполнить. А стоим без дела. Время уходит. Истосковались наши руки по настоящей работе. Сколько же тебя ждать, восточный ветер? Где ты спрятался?

Дядя Канай обернулся в сторону зеленого, невидимого отсюда, берега. Вслед за ним и я посмотрел туда же. Воспоминания, словно могучие крылья, подняли меня, перенесли на берег. Поселок Баутино расположился полукругом; приземистые домики с оградами то подступают к самой воде, то отходят от залива; высятся трубы комбината. Здесь пахнет и морскими водорослями и чувствуется горьковатый аромат серебристой полыни, запах жареного мяса, печеного хлеба. Ребятишки играют на песчаной косе под непрерывный шелест волн, тихо и ласково перекатывающих мелкую гальку. Играют и постоянно поглядывают на серое осеннее море. Все они — дети рыбаков и ждут своих отцов и братьев, а может, просто родичей. Ждут, конечно, с богатым уловом. Мне показалось, что я вижу своих маленьких братьев, сгорбившуюся бабушку — ей далеко за восемьдесят, — мать, в глазах которой светится неизбывная печаль. Они теперь ждут меня, как некогда с тревожным беспокойством ждали отца. Бедный отец…