Морские приключения мышки Клариссы

Дни сменяли друг друга. Стало невыносимо слушать постоянное и непрерывное нытье Тануки. Конечно, я его жалела, потому что мы оказались в похожем положении. Но наступает момент, когда никакое сочувствие не в состоянии перебить отвращение к нытику. Для меня Танука стал крикливой надоедливой чайкой, из-за которой мне приходилось отключать голоса всех остальных моряков, а ведь я должна была слышать каждое слово! А еще все эти дни массу проблем мне доставлял рыжий шерстяной шар. Я будто бегала по огромному камбузу, где приходится уворачиваться от острых ножей и тяжелых молотков для мяса. Передо мной стояла сложная задача, от выполнения которой отвлекала необходимость смотреть вверх, потому что смерть – это вам не шутки.

Наблюдая за Танукой, я пришла к выводу, что на человека и мышь боль действует по-разному. Мышь все силы бросает на то, чтобы поправиться. Мальчик же сконцентрировался на том, чтобы всех раздражать. Половину времени он просто ныл и стонал, но никаких слов не произносил – так что понятно, почему я не обращала внимания. Надо сказать, что его лицо от солнца с каждым днем становилось все краснее, покрывалось волдырями, кожа трескалась и кровоточила. А щеку разнесло раза в два. Тануке становилось все хуже и хуже, выздоровлением даже не пахло. И это вызывало тревогу. Тембе соорудил мальчишке компресс из муки, бесценной воды и куска собственной рубашки, чтобы вытянуть из щеки инфекцию и немного приглушить боль. Но, кажется, средство не помогало.

Однако, когда Танука засунул компресс в рот, а меховая зверюга впала в задумчивость и прикидывала, чем бы заняться, у меня появилось больше возможностей. И вот тогда-то я наконец смогла нормально вслушиваться в происходящее.

Капитан явно стал орать громче и злее, чем в начале нашего путешествия. И первые слова, которые я осознала, были такими:

– У нас закончилась вода.

Вторые:

– Кто-то украл кусок трески.

После двух этих фраз повисло гробовое молчание. Мрачные лица моряков исказила злоба, будто по ним прошлась невидимая ладонь, сложив лица в жуткие гримасы. И началась драка, из-за которой наша шлюпка оказалась в большей опасности, чем когда-либо.

Лучия, еще ночью искренне жалевшая мальчишку, вся обратилась в гнев.

– Это же ты смотрел за припасами! – обвинительно крикнула она, указывая на Тануку пальцем.

– Да, ты! – повторил за ней Тембе, и, судя по выражению лица, он жалел, что поддерживал мальчишку. Впервые я заметила, что рубаха на Тембе вся изодрана и на груди, и со спины, точно Патронесса-великанша отделала его когтистыми лапами. Но сквозь прорехи выглядывали воспаленные гнойные раны, причиной которых не могла быть ни одна кошка, даже самая дикая. – Это он вор!

– Не я… – выдавил из себя Танука. Он выплюнул изо рта компресс и попытался сесть. – Я жевать не могу.

– Молчать! – гаркнул капитан, встав на ноги.

По лбу у него струился пот, а лицо из просто красного стало багровым – такого я еще не видела. На носу, где слезла кожа, образовались жуткие язвы, губы почернели и потрескались. Стопы, еще в начале нашего плавания на шлюпке абсолютно белые, обгорели до огненно-красного цвета и покрылись волдырями.

– Тот, кто украл еду, должен признаться и понести наказание. Или я буду сбрасывать вас за борт на корм акулам одного за одним.

Повисла мертвая тишина. Было ясно: капитан не шутит. И моряки стали обвинять друг друга. Поднялся общий гвалт. Одни умоляли вора сознаться, чтобы спасти остальных. Другие показывали пальцем на своих соседей и бросали глупые обвинения:

– Он! Это он. Он ближе всех сидел к ящику с припасами.

– Это она! Она на нос шастала ночью.

Я не могла пошевелиться, так и сидела не моргая. Из-за того, что я наворовала трески, пострадает невиновный. И в этот момент у меня перед глазами махнул кошачий хвост. Я выползла из угла и посмотрела на Патронессу.

Она ухмылялась, если это подходящее слово. Ее веселил возникший хаос. И она не сводила с меня глаз. А когда потасовка переросла в безумие, раздался зычный крик капитана. Через мгновение два матроса подхватили Тануку и с воплем швырнули за борт. Нас обдало брызгами, и Патронесса метнулась на нос, забилась там под доску на случай, если последуют еще брызги.

Неужели они дадут мальчишке утонуть? В горле у меня встал ком. Я презирала Тануку за нытье, но не хотела, чтобы он заплатил жизнью за украденную мной рыбу. И не хотела, чтобы сводная сестра больше никогда его не увидела. Получается, я виновата в убийстве? Если так, то я явно свернула не туда на дороге жизни. Чувства переполнили меня, и мне захотелось сознаться.

Но ведь люди не поймут моего признания. И не поверят: ни одна уважающая себя мышь не станет подвергать свою жизнь опасности из-за куска вяленой трески, если речь не идет о лютейшем голоде. Я натерпелась ужаса, пока таскала эту вонючую рыбу в свой тайник! Но! Может, моряки додумаются свалить вину на кошку. Ее-то жизнь меня абсолютно не волнует.

Я постаралась рассмотреть, что происходит.

– Прости, Танука! – шепнула сама себе, когда всплески стали тише.