Морское братство

Еще несколько минут, и на заливе стало тихо. Штилевая стылая вода рябилась под слабым ветерком, отгонявшим пороховую гарь. Дудки снова вызвали людей на работу, и катер возвратился разгружать продукты.

Ковалев даже выиграл во времени, так как катер получил приказание идти прямо в Мурманск. Шлюпка доставила двух выловленных из воды немцев. Лейтенант, сидевший на корме шлюпки, поздравил «Упорный» с победой.

— Зато «Умный» никак не поздравишь, — проговорил Бекренев, стоявший на шкафуте с Игнатовым. — Дымзавесу ставили нормально, а поорудийную стрельбу вели безобразно.

На Севере тогда — в позиционной обороне — пленные попадали не часто. На флоте их было еще меньше. И поэтому летчика и стрелка, очень молодого и явно перепуганного парня, рассматривали с любопытством. К этому примешивались ненависть и презрение. Считали, что все летчики фашистов являются членами гитлеровской партии, все способны хладнокровно уничтожать беззащитное население и являются убийцами по призванию. Показания некоего Мюллера, которого Герой Сафонов вынудил к посадке на нашей территории, укрепляли в таком мнении. Мюллер заявил, что военная авиация — особый род спорта, он не задумывается о целях и средствах войны, осуществляемых по диктату фюрера. Бекренев, который заметил, что немцы продрогли в намокшей одежде и дрожат от холода и, вероятно, от страха за свою судьбу, поспешил скрыть чувство жалости грубыми словами:

— Обсушить этих обезьян надо. А то и для допроса не будут годны. Да накормите их горячим, что есть на камбузе.

Показывая немцам путь в кубрик, Ковалев усмехнулся. Его выстрел заставил врагов попасть к нему же в плен. Не часто выпадает артиллеристу такой случай! Он пропустил вперед откормленного летчика.

— Такому не вредно и сбавить вес на работе. Пускай восстанавливает разрушенные кварталы Мурманска, — сказал Ковалев.

Он повернулся к стоявшим у борта миноносца матросам, а машинист Бушуев торопливо подхватил:

— Семьсот граммов хлеба, значит? А нам, товарищ старшина, они давали семьсот? По-моему — за манишку их да на дно.

Вспомнив выражение лица Бушуева перед стрельбой, Ковалев неохотно отозвался:

— А ты не кипятись. Нам с фашистов примера не брать.

Бушуев смущенно мялся, видимо собираясь о чем-то просить. Ковалев подумал, что парень прибыл недавно из оккупированной немцами области, не успел еще хорошо освоиться на корабле. Возможно, бледнел перед стрельбой от волнения новичка, а не из трусости. Подобрев, буркнул:

— Ну, что еще?

— Я к вам с просьбой, товарищ старшина. Письмецо у меня готово, а из Мурманска скорее дойдет, — попросил Бушуев.

— Давай твое письмецо, — Ковалев протянул руку и поднес к лицу конверт. — Скажи, пожалуйста, зачем ты со своей Полиной Ивановной секретную переписку затеял? — продолжал он, разглядывая адрес. — Почему адрес до востребования, а не на корабль?

— Так приятнее, товарищ старшина. Цель есть, когда на берег отпросишься.

— Придумал. А коли месяц не уволят?

Бушуев удивленно посмотрел на Ковалева.

— Почему же, если я хорошо служу?.. — И столько искренней веры в свою хорошую службу было в голосе Бушуева, что Ковалев смутился и упрекнул себя в недоброжелательности к парню.

«Хорошо, что не успел сделать ему замечание. Да и кто в первый раз не трусит!»

3

Долгановы уселись в ложе, и Наташа взглянула в зал, залитый светом. Она сначала заметила лишь ровные ряды стриженых голов и синих воротников. Офицерские кителя с золотом погон и цветные платья женщин были вкраплены маленькими островками в синее море. Эти люди пришли сюда повеселиться после походов, чтобы снова, может быть, через несколько часов, идти навстречу опасности. Наташа хотела сказать Николаю Ильичу, как ощутима здесь сила моряков, и повернулась к нему, но Долганов внимательно слушал летчика — своего соседа слева, и в выражении его лица была та исключающая все постороннее сосредоточенность, которую Наташа знала еще до войны и любила ее, и, однако, испытывала к ней ревность. Наташа нетерпеливо откинулась на спинку стула. Это движение осталось не замеченным Долгановым, зато она встретила быстрый, упорный взгляд летчика и смущенно отвернулась.

Из угла ложи сверкали непомерно большие, карие глаза Клавдии Андреевны. Она заговорщически улыбнулась. Наташа догадалась, что Клавдия Андреевна видит, как бесцеремонно рассматривает ее собеседник Николая, видит ее смущение, и улыбка соседки означает: «Привыкайте. Это ничего. Пусть себе любуется». И хотя она продолжала чувствовать на себе упорный взгляд, но стала спокойно прислушиваться к разговору.

Летчик обстоятельно отвечал на вопросы Долганова о полетах над Норвегией и на караванных морских путях противника, но в самой обстоятельности, сухой и не к месту детальной, Наташа с некоторым тщеславием обнаружила хитрое стремление сохранить благодаря разговору выгодную позицию для наблюдения за ней.