Морское братство

— Об этих письмах я с тобой и хотела говорить. Ты прочитай. Не стесняйся, прочитай. Мне совет нужен, настоящий, серьезный.

Николай Ильич растерянно разорвал конверт и вытащил мелко исписанный листок. Вверху обращения не было. Письмо начиналось с фразы: «Вы продолжаете мне не отвечать», а внизу стояла четкая подпись: «Кононов».

Николай Ильич покосился на Наташу. В ее лице выразились страдание и недоумение.

— Читай, — нетерпеливо попросила она.

Судя по письму, после каждого своего боевого вылета Кононов посылал Наташе своеобразный рапорт. Он сообщая, что уничтожил сторожевой корабль и транспорт немецких войск. «Этой победой опять обязан вам…» «Пока знаю, что вы не думаете обо мне плохо, я бросаю машину в атаку, не сомневаясь в успехе. Завесу было трудно проскочить, но я обманул расчеты немцев, пройдя за линией огня и сделав резкий разворот. Штурман потом спрашивал, что я шептал. Сказал, что ему это показалось. О том, что люблю и иду в бой с вашим именем, никто не узнает, пока не позволите. Никому не открою, что ваш образ стоит между мной и трассами немецких снарядов…»

— Он очень просит разрешения встретиться с тобой, — осторожно сказал Николай Ильич, все-таки возвращая письмо.

Наташа опять не взяла его и поспешно сказала:

— Да, да. Одно и то же в каждом послании. Мне делается страшно. Он болен этой выдуманной любовью. Переложил на меня ответственность за свою жизнь. Я боюсь ответить ему резко…

— Ты говорила с ним?

— Когда же? Помнишь, ты познакомил нас в театре? Он объявил мне о своем чувстве, как только мы начали танцевать. Я сказала, что это оскорбительно.

— Вспоминаю. И он разнервничался, объявил, что опять будет летать в торпедоносной, и сбежал… Вот оно что!..

— Да, с того времени письма и письма. Это мучительно, Коля. Он тайно ходит за мной. Письма всегда под дверью, без почтовых штемпелей. Значит, приносит их. Я готова сбежать отсюда.

— Хочешь, чтобы я с ним поговорил?

— Ты? Это убьет его. Убьет уже одним тем, что я выдала его чувство. Он не понимает, что ты для меня. С его точки зрения, ты некий третий, сторонний.

— Муж?

— Вот именно, муж. Будто это не все! Он одержимый.

— Но если такими одержимыми окажутся еще несколько офицеров? Один — с торпедного катера, другой — с подводной лодки.

— Не шути, милый! Это очень серьезно.

— В таком случае, как все это ликвидировать?

— Если бы ты сообщил командованию, что Кононов болен, что надо послать его лечиться…

— Кто мне поверит? Прежде всего, я сам не вижу никакой болезни. Кононов — ас. Ну, пришло ему в голову расцветить свои переживания в полете. Кому до этого дело? Он командует полком превосходно. У него повышенная нервозность, но разве он обнаруживает ее в чем-нибудь, кроме этих писем? Наташа, милая, мне очень неприятно… но нельзя лишать всех нас одного из храбрейших летчиков.

— Значит, я должна жить в постоянном страхе?

Николай Ильич промолчал. Пугавшее его выражение страдания не оставляло лица Наташи. Оно было таким, когда Наташа рассказывала о Брянске… Может быть, он переоценил ее силы? Ее душа слишком отзывчива на все страдания. Кононов заставил ее думать о нем, беспокоиться за его жизнь, следить за его подвигами.

Удивительно было, что Николай Ильич не чувствовал вражды к Кононову, хотя не мог понять, что это у Виктора — блажь или глубокое чувство. Он припоминал, что в последние месяцы слышал, как осуждали Кононова за бесшабашную нерасчетливость, нежелание превратить случайно, по чутью, примененные новые боевые приемы в точное мастерство.

Говорили, что Кононов нелюдим и к нему в экипаж идут неохотно, что он бывает невнимателен к подчиненным и даже придирчив. Николай Ильич помнил летчика другим.

— Я знаю Виктора давно, — сказал он, взяв Наташу под руку и помогая ей спускаться по трапу. — Он впечатлителен. У него в Ленинграде погибла семья… Но, если ты по-прежнему не станешь отвечать, не век же он будет надоедать тебе.

— Ты не сердись, Коленька. Надо было давно сказать, а все не решалась и от этого вдвойне мучилась. И почему это Клавдию Андреевну никто не мучает? Она такая красивая, интересная…

— Представь, сегодня и я позавидовал Федору Силычу, — отозвался Николай Ильич. — Правильно у них все выходит, как-то особенно правильно.

От пристани навстречу поднимался летчик. Наташа вздрогнула и, когда он прошел, опять упавшим голосом спросила:

— А что, если он сам придет? Не дождется ответа и сам придет?

Николай Ильич нахмурился.

— Это уж черт знает что, Наташа. Ну, придет и уйдет. Чего ты боишься? Себя боишься? — Он чувствовал, что этот разговор отравляет его. И крикнул: — Тогда бы с этого и начала. Красивый парень, не отнимешь. Герой!

— Коля! — испуганно воскликнула Наташа. — Коля, что ты говоришь? Как ты можешь?!

Он понимал, что напрасно обвиняет. Но что-то мешало немедленно сознаться в несправедливости своих слов. Продолжал еще запальчивее и злее:

— А что я сказал? Разве знаю?! Может быть, нравится! Может быть, ты дала повод надеяться. Ни с того ни с сего — кто решится приставать к женщине со своей любовью?!