Морское братство

— А ты слетай со мной и увидишь эволюции, — вдруг оборвал свои объяснения Кононов. — Ну, вьемся, вьемся, ищем щель в обороне. Ставка — жизнь, тактика — избежать смерти, и все тут, — с досадой бросил он и увял, заложив руки под голову. И тогда отчетливо выступили запавшие, лихорадочно блестевшие глаза, обтянутый сухой кожей нос с горбинкой, побелевшие губы. — В самом деле, попросись, я возьму.

— Спасибо, у меня головокружение от высоты, — отшутился Николай Ильич. Но убеждение в том, что Кононов распустился, укрепилось и вызвало раздражение. — Надеюсь, эту ерунду о жизни и смерти ты не преподаешь своим офицерам?

— Ясно. Твержу о горках, штопорах, планировании, — усмехнулся Кононов.

«Пожалуй, Наташа права. Ему нельзя летать», — решил Николай Ильич.

— Контрпредложение, Виктор: перебирайся на корабль отдыхать. Прогуляешься, авось удастся тебе показать, как мы фашистских летчиков расстреливаем. В прошлом году я от шести торпед отвернул и одну машину сбил.

Кононов поднял руки, точно защищаясь:

— Чтобы я пошел по доброй воле на миноносец? Господь с тобой! А качка? А подводные лодки? Мины, бомбы! Уволь. Ни одной минуты спокойного сна!

Он так естественно выразил свой мнимый страх перед морской службой, что обоим на мгновение стало смешно и легко.

— Не смейся. Вот я действительно боюсь высоты, а ты все врешь, Виктор. Правда, пора тебе отдохнуть — нехорошо выглядишь.

Кононов опять помрачнел и встретился тоскующими глазами с добрым взглядом Долганова. Он хотел отвести свой взор и не мог. Ему стало стыдно, и стыд вызвал кривую улыбку.

— Кажется, меня надо подвинтить, — пробормотал он. — Поеду в Москву — и женюсь. Ей-богу, женюсь. Ты счастлив, что женат, Николай?

Он спросил неожиданно для себя и испугался, что сейчас Николай все, все поймет.

Николай Ильич утвердительно кивнул головой.

Мотор катера, подходившего к пристани, заглох, и в томительной тишине Кононов повторил:

— Разумеется, счастлив.

Не прощаясь, волоча за собой по трапу реглан, летчик пошел наверх. Он одевался на палубе и путал петли. От Николая Ильича упорно отворачивался. Лишь на причале козырнул и спросил, уходя в противоположную сторону:

— Встретимся в клубе?

— Нет. Буду в море, — ответил Николай Ильич и подосадовал на свою откровенность: весь следующий день Кононов будет в городе и, может быть, захочет навязать Наташе встречу.

Шагая домой, он приходил к выводу, что должен нарушить молчаливый уговор с Наташей и предупредить ее о появлении Виктора…

Николай Ильич обманывался. Он замечал только одну сторону жизни Наташи.

Живой интерес Наташи к раскрытию тайн «кухни погоды», ее ровная нежность, исчезновение как будто скорбных морщинок в углах губ и беспокойства в глазах, — все внушило Николаю Ильичу уверенность, что жизнь Наташи идет правильно, и она нуждается в его помощи меньше, чем люди на кораблях. А на самом деле Наташа жила напряженно. Письма Кононова приходили с точностью оперативных сводок и нагоняли новые страхи. Но Наташа теперь понимала, что может рассчитывать только на свои душевные силы. Она не упрекала Николая. У него были свои большие мужские заботы, и в своей мужской цельности он не мог быть ее опорой.

Именно в цельности была его слабость. Он просто не сознавал, что чужое страдание может стать непосильным грузом. Наташа не раз порывалась откровенно потолковать с Клавдией Андреевной, но ее останавливало опасение: ее смятенное состояние может быть неверно истолковано. И оттого ей с каждым днем становилось тяжелее. Слушала радио и обмирала. С тревогой просматривала флотскую газету. Подолгу держала в руках очередное послание Кононова, уговаривая себя, что лучше не читать. И все же читала, чтобы узнать: Кононов жив и не совершил еще никакого безумства.

Слова Николая Ильича, что чувство Кононова — блажь и без поддержки скоро погаснет, нисколько не успокоили Наташу. Наоборот, его же рассказ о прошлом летчика заставил ее понимать, как велика и жадна в несчастье Кононова его потребность любить и добиваться любви. То страшное, что она вынесла в одиночестве, делало страдания летчика близкими, почти своими. Ведь она потеряла ребенка, не успев его увидеть и даже не привыкнув к мысли о своем материнстве. И в самые безотрадные минуты знала, что существует Николай, что встретит любимого. А Виктор Кононов сразу потерял всех близких — жену, мать, ребенка. И вот, чем чаще и победнее дрался он в воздухе, чем больше растил свою ненависть к врагу, рискуя жизнью, тем больше разрасталась его тоска по любви, по тому человеческому теплу, которое щедро дает любимая женщина. Не Наташу он полюбил, а свою мечту о Женщине наделил чертами Наташи. Это была случайность, но случайность, какую уже нельзя было устранить, не изменив всей обстановки жизни Кононова; тем меньше было надежды на это, что привычка властвовать и иметь успех мешали ему трезво и разумно оценивать свои поступки.