Морское кладбище

Вокруг Сверре раздались разрозненные аплодисменты, меж тем как молодые девушки в белых блузках подлили гостям шампанского. Сверре удивило, что отцу вздумалось открыто провоцировать бергенцев вечером накануне совета. Винтовка никого из них не интересовала. Многие из детей Ханса были вегетарианцами, сам же он если и держал в руках оружие, то лишь на Ближнем Востоке в бытность молодым радикалом, а тогда оружие направляли против таких, как хозяева Редерхёугена.

Словно чтобы еще подчеркнуть тему охоты и оружия, подали жареного молочного поросенка. Сверре положил себе щедрую порцию, хотя есть ему не хотелось. Он пил рюмку за рюмкой и скоро заметил, что мысли текут медленнее, речь потеряла внятность и разговор с соседкой по столу, скромной, хорошенькой и ужасно скучной женой Кристиана Фалка, быстро иссяк. Марта сидела наискось против него, соблазнительная, увлеченная непринужденной беседой с отцом и дядей, изредка посылая мужу, Ивану, затуманенный, преданный взгляд.

Сверре выпил еще и почувствовал, что качается за столом, будто плывет. Младшая сестра быстро это заметила и потащила его в коридор, в туалет, где банковской карточкой сделала пару щедрых кокаиновых дорожек.

– Хорошая штука, Сверре. Особенно для тебя в твоем состоянии. Это приказ.

Через бумажную трубочку он вдохнул порошок, в носу онемело, но в голове прояснилось, и, вернувшись в столовую, он снова стал пить, с кокаином можно было пить дальше, он ведь как чистый авиационный бензин.

Ханс встал и постучал по    хрустальному бокалу. Откашлялся.

– Н-да, мне часто выпадает подводить итоги, – сказал он. – Но спасибо надо сказать не только Улаву за красивое колониальное ружье, которое он так щедро нам преподнес, – мы должны поблагодарить и Андреа Фалк, здешнюю представительницу вкуса и гедонизма. Твой жареный поросенок тает во рту, как масло…

– Трехнедельный младенец! – перебил Эрик Фалк. – Вот что вы едите. Если бы вы хоть посмотрели те же фильмы, что и…

– …сегодня мы обойдемся без доклада из Университета Ютуб, Эрик, – снисходительно перебил Ханс и продолжил дифирамб в честь Андреа и хозяев. – Вечером накануне поединка надо вкусно поесть, и этим искусством наши дорогие эстланнские Фалки владеют превосходно… Некоторые здесь знают, что я достиг возраста, когда равно смотришь и назад, и вперед. Вот почему я в сотрудничестве с молодым талантливым биографом решил рассказать о своей жизни и обо всем, в чем мне довелось участвовать, а это немало.

Тут Сверре посмотрел на Сашу, которая не поднимала глаз от белой скатерти. Сам он чувствовал, что не мешало бы добавить «бензину», но Андреа не делала поползновений встать.

– Биография, конечно, будет без прикрас, – продолжал Ханс, – это я вам обещаю. Если что-то правда, пусть он об этом напишет, даже если и выставит меня в неприглядном свете. Как я понимаю, мой биограф просил и вас внести свой вклад. Надеюсь, вы пошли ему навстречу. Мы все не без греха, однако честность помогает достичь мира в семье, я всегда так считал.

Он вздохнул, отпил из бокала.

– В этой связи мне хотелось бы сказать несколько слов о человеке, который займет в биографии более важное место, чем кое-кто думает, и которого, увы, с нами уже нет… Вера, милая Вера, – тихо сказал он, меж тем как Улав встревоженно заерзал на стуле. – Вера сыграла решающую роль в жизни большинства из нас. И в моей тоже. Воодушевила меня, когда я был молод, тогда она провела в Хорднесе целую зиму, писала у нас свою повесть о «Принцессе Рагнхильд», пока у нее не отняли все.

Он сделал паузу, и Сверре заметил, что отец посерел лицом.

– Да, отняли. Все отняли. Ее предали и власть имущие, и те, кто по идее был ей ближе всех. – Он обвел взглядом ословскую родню. – Вера вас не простила.

– Остальное подождет до завтра, – перебил Улав. – Будет достаточно времени для твоих творческих рассказов.

– Нет, не подождет, – ответил Ханс. – Ведь именно я хорошо ее знал. Все последующие годы я навещал Веру. Сначала в Блакстаде, потом на Обрыве. Я слушал ее рассказы. Да, порой они звучали безумно, эти истории о призраках с затонувшего парохода, которые являлись в туннелях Редерхёугена. Она говорила о няне, погибшей в крушении и блуждающей теперь в темных коридорах под Редерхёугеном с маленьким плачущим Улавом на руках. Вот что она рассказывала, а вы не желали слушать.

– Думаю, пора подавать десерт, – сказал Улав и хлопнул в ладоши.

– Пока еще не пора, – сказал Ханс. – За два дня до смерти Вера позвонила мне. Подробности нашего разговора я до сих пор никому не сообщал, но, если коротко, она сказала, что хочет передать… точнее говоря, вернуть нам… усадьбу Хорднес. У нее была еще какая-то важная информация, которой нельзя было поделиться по телефону, но которая могла представить проблему наследства в новом свете. Да, можешь скептически смеяться, Улав, но мой биограф поможет мне разъяснить как раз этот вопрос. – Ханс поднял вверх палец, словно стародавний сказочник. – В смысле, если мы не сумеем разобраться в нем на этом неформальном семейном совете.

Сверре допил бокал.