Морское кладбище

– Я звонил по поводу Вериного наследства.

Она с интересом посмотрела на него.

– А что с ним?

– Пойдем, – сказал Сверре.

По широкой лестнице они поднялись в холл, в библиотеку на втором этаже. Марта села в кресло рококо, положила ногу на ногу. Слегка трясущимися руками Сверре открыл шкаф, достал бутылку старого виски.

– Я не буду, – решительно отказалась Марта. – Рассказывай, чего ты хочешь.

– По правде говоря, вы вообще ничего не получите, – сказал он. – Продажа посторонним исключена, как вы знаете. Теоретически мы могли бы выкупить акции и заплатить компенсацию. Но он не хочет. Он хочет, чтобы вы остались в рамках семьи.

– Я все это знаю. Ты притащил меня сюда не затем, чтобы сообщить об этом.

Сверре набрал в грудь воздуху.

– Я предложил Саше и Андреа свой пакет в САГА. Они отказались. Поскольку же я скоро уезжаю в Афганистан, а это заставляет поразмыслить о важных вещах, я решил спросить, не заинтересует ли вас покупка. Поскольку речь идет о продаже прямым потомкам Большого Тура, ограничения не действуют. Если вы можете купить мой пакет, он ваш.

Марта кивнула на шкаф.

– Мне надо выпить.

Он налил.

– Я выясню, – сказала она. – В данный момент наличных у нас нет. Это ты прекрасно знаешь. Но, возможно, скоро все изменится. И тогда твое предложение вызовет интерес.

– Как же все может измениться?

– Когда найдется Верино завещание.

Сверре помолчал, склонил голову набок, чтобы убедиться, что никто не подслушивает.

– Завещание действительно пропало, насколько я знаю. А мне нужна гарантия.

– Продолжай.

– Если что случится, если отец полностью потеряет хватку и сойдет со сцены, я хочу знать, что могу выкупить свою долю в САГА назад, пусть даже я ее продал.

Марта посмотрела в прямоугольное поворотное зеркало, потом перевела взгляд на Сверре, печальный, сочувственный.

– Стало быть, речь о твоем отце.

– Нет, речь очень о многом.

– Например?

Он недовольно взглянул на нее и заметил, что обстановка для того, что он намеревался сказать, совершенно неподходящая. И все-таки выпалил:

– Хочу порадовать тебя. Ты всегда мне нравилась, Марта.

– Ты мне тоже, Сверре, – сказала она, положив руку ему на плечо, но какая-то нотка в ее голосе не дала ему почувствовать себя счастливым, даже наоборот. Он долго смотрел на нее; она допила виски.

– Ты его любишь? – в конце концов спросил он.

– Ты поэтому меня сюда притащил? – Марта повертела хрустальный стакан. – Все это никогда не было ничем таким, Сверре, а что ничем не было, давно миновало.

Марта наклонилась к нему, быстро поцеловала и вышла, закрыв за собой дверь.

Сверре неподвижно сидел в резном кресле, пока ее запах не улетучился. С террасы долетали оживленные разговоры и веселые детские голоса. Он встал, шаркающей походкой пошел к выходу, словно вдруг состарился. Словно из молодого многообещающего человека в один миг стал древним стариком, не изведав зрелости с ее своеобычной смесью карьерного роста и воспитания детей, словно нехватка женщин и славы была дырой, в которую утекали сила и энергия.

* * *

Когда он наконец заставил себя сойти вниз, народ уже садился за стол. Пришла и Саша, вместе с Мадсом и дочками. Зять вел нудный разговор с Кристианом Фалком о горных траверсах в Ютунхейме[102], Сверре хмуро кивнул им, прошел дальше. Улава не было видно. В столовой накрыли роскошный стол – красивая кружевная скатерть, цветы, сервиз цвета морской волны, блестящее серебро и высокие старинные канделябры. Большая люстра сверкала хрусталем.

Возле стола спал Джаз.

Внезапно гул голосов смолк, все повернулись к двери кухни. Там стоял Улав, подняв вверх ружье. «Какого черта отец затевает?» – подумал Сверре.

У всех буквально челюсть отвисла.

– Дорогие бергенцы! – сказал Улав. – Как всем нам известно, мы гордый род, несущий в себе все лучшее в Норвегии – традиции торговли вдоль нашего длинного побережья и управленческое наследие столицы. Порой это приводит к определенным разногласиям, но сегодня – день примирения.

– Со старым ружьем? – удивленно сказал Ханс.

– Это ружье марки «Перде», с соответствующим боекомплектом, найдено в маминых вещах на Обрыве. – Улав взглянул на Ханса. – Тур, мой отец, а твой дед, пользовался им, когда в тридцать пятом году вместе с группой английских лордов ездил в британскую Восточную Африку, охотился на антилоп и зебр. Иди сюда, Ханс.

Ханс закатил глаза, но встал, подошел к Улаву.

– Первоначально я думал подарить его Сверре, бесспорно лучшему стрелку в семье.

Остальные кивнули Сверре, который сидел за столом, смущенный и гордый.

– Но, с другой стороны, если вдуматься, винтовка попала к нам в семью в то время, когда Тур был женат на своей милой Харриет. Вот по этой причине и в знак нашей доброй воли я хочу вручить ее вам. Приклад гладкий, как бедро женщины…

– Папа, – вмешалась Андреа, – винтовка, может, и тридцать пятого года, но, будь добр, выбирай сравнения поновее!

– Ладно. – Он провел пальцами по прикладу. – Здесь выгравированы наш сокол и наш девиз: Familia Ante Omnia. Семья превыше всего.

Обеими руками он протянул винтовку Хансу.