Морской почерк

На корабле во всю продолжалась разгрузка. Оказывается, поступило приказание на берег никого не пускать. Однако, через некоторое время я снова вышел на стенку, не собираясь больше никуда уходить, но желая побродить возле корабля, размять ноги. Рядом с нами, по нашему носу, был пришвартован большой охотник БО-309, американской постройки. И, не веря глазам своим, я заметил на его палубе своего самого близкого друга, не только однокашника по классу в училище, но ленинградца, с которым мы учились в соседних школах. Это был Ланской Борис Фёдорович. Мы обнялись и расцеловались. Ведь расставшись в апреле во Владивостоке, мы ничего не знали друг о друге. Оказывается он, как и многие другие мои совыпускники, был зачислен в спецкоманду и отправлен в Америку. Там он попал в экипаж БО-309, где стал помощником командира, участвовал в приемке корабля, пришел на нём во Владивосток, конвоировал транспорта, идущие из Владивостока в бухту Владимир, потом из Владимира в Советскую Гавань, оттуда – снова во Владивосток и, наконец, сюда, в Маока.

Вечером я зашёл к нему в гости. У него была отдельная каюта с широкой пружинящей койкой, покрытой кремовым шерстяным одеялом, на котором в ногах чернели буквы USN – флот Соединенных Штатов. В каюте был отличный вентилятор, сейф с кодонабирателем и ещё много чего. К отдыху каюта располагала. Но в ней не было очень важного для меня предмета – письменного стола. Вместо него была конторка, которую можно было поднять или опустить. Умственной работе конторка не способствовала. Каждое государство диктует свой образ жизни, подумал я. Моя каюта, несмотря на отсутствие сейфов и широкой койки с шерстяным одеялом, устраивала меня больше.

Посидев и поболтав часа два, мы перебрали в памяти многое – и Ленинград, и школу, и родных, и любимых. Почитали друг другу письма, полученные из Ленинграда. Даже выпили японского баночного пива…

Я вернулся на корабль в девятом часу вечера, к вечернему чаю в кают-компании. На борт прибыли пассажиры – 5 армейских офицеров и 18 красноармейцев. После этого, наконец, я добрался до своей каюты, где на верхней койке уже сладко посапывал подселенный ко мне ещё в Советской Гавани старший лейтенант из особого отдела. Это словосочетание произносилось тогда с трепетом, и я не был слишком счастлив от такого соседства.

Рано утром, во вторник 28 августа, отошли от мола и вышли из ковша, прошли ворота между волноломами, ведущие к причалам города Хонто (Невельск) и в 9 ч. пришвартовались к городскому пирсу. А уже через час начали разгрузку бензина и продовольствия и приемку воды. Бетонные молы, ковши и все прочее нас уже не удивили. Мы поняли, что это – Япония, и в ней все так и есть: не как у нас. Едва мы пришвартовались, как мой пассажир пошёл к командиру и порекомендовал ему организовать комендантский патруль, причём была ли сама комендатура, он не знал. Командир не стал с ним спорить и вызвал меня.

– Вот, что, Смирнов, – сказал он мне, – рекомендуется организовать комендатуру. Тебе сейчас всё равно делать нечего – набирай команду и действуй.

Я тоже не стал спорить, тем более, что побродить по городу, не охваченному пожарами и, как видно, не разграбленному мародёрами, мне хотелось.

В Хонто

Старшим комендантского патруля я назначил штурманского электрика Федоряна: во-первых, он, как и я, у причала спал бы; во-вторых, – это был мой подчиненный, и мне легче было с ним управляться; в-третьих, он был неплохим организатором и мог оказать мне, в случае надобности, существенную помощь. Кроме него в патруле было ещё человек 5. Инструкции мне были даны такие: “ходить везде и смотреть вокруг…” Правда, были ещё дополнительные инструкции, полученные от старшего лейтенанта: выявлять, у кого есть радиоприёмники, и эти приёмники изымать и сдавать в какую-то будку возле причала.

По городу мы ходили часов шесть. Он казался совершенно пустым, хотя, заходя в дома – а мы несколько раз туда входили, увидев помещения, похожие на магазины – мы встречали там людей с виду испуганных, покорных и постоянно кланяющихся. Это было неприятно. Мы, как могли, старались объяснить людям, что не собираемся причинять им никакого вреда, и что, несмотря на военную форму, мы очень мирные люди и т. д. Японцы улыбались, кланялись, и мы поспешно уходили. Никаких приёмников ни у кого мы не обнаружили. Несколько позднее (уже не в Хонто) мне рассказывали о коварстве японцев, которые, низко кланяясь при встрече, затем втыкали нож в спину. Называли факты. Я не могу отрицать эти факты, но сам лично ни с чем подобным не встречался. Кроме того, я думаю, что коварство все-таки не свойство нации, а свойство отдельных людей в любой нации.