Морской Волк #10-12 - Союз нерушимый

– А подумать? – спросил товарищ Сталин. – На кого укажу, того и убьете, не рассуждая, или живым притащите. А если не укажу, не успею? Тогда – кого? Сколько таких, как вы, товарищ Смоленцев, там, у вас, в августе было? И они что-нибудь сделали? Говорите, приказа не было? А вот товарищ Большаков, ваш командир, рассказывал, что был приказ! И отдал его, как там того, кто за Лаврентий Павлыча был – Крючков? Но командиры «Альфы» и еще одного спецотряда злостно не подчинились, предпочтя остаться с чистыми руками. Хотя в сложившейся обстановке бунтующая толпа на улице должна однозначно рассматриваться как оружие врага, по крайней мере до того, как ее не разгонят – даже независимо от того, есть в ней вооруженные боевики или нет. А в итоге вместо Тянцзамыня получили… Не оказалось у вас под рукой никого – в отличие от Франции 1795-го, когда тамошний «Горбачев» – Баррас, сообразив, что его сейчас будут свергать, привлек некоего генерала Бонапарта, а тот позвал артиллеристов, которые, как вы, товарищ Смоленцев, политикой были сыты по горло, а за своим командиром были готовы куда угодно – и покрошили толпу перед дворцом картечью так, что после лопатами сгребали, чтобы похоронить. Да и всегда ли приказ нужен? Товарищ Лазарева!

Ой! Он ко мне обращается?

– Ведь вам, товарищ Лазарева, был отдан приказ лишь посмотреть и доложить. Опознав Кука, вы имели полное право ничего не предпринимать, и в ту же ночь, под охраной группы товарища Смоленцева, бежать в Борисполь, а там на самолет и в Москву. Однако же вы сами решили иначе. Сначала сфотографировали сборище врагов и изменников, хотя это в дальнейшем повлекло для вас прямую угрозу. Зная, что за вами придут убийцы, вы приказали Смоленцеву устроить засаду, взять пленных – и лишь после следовать на аэродром. Там вы, однако, отправили пленных и свой рапорт в Москву, а сами остались – добровольно! – и фактически взяли в Киеве всю политическую власть, заставив даже предателя Кириченко выполнять ваши приказы. Целых три дня вы исполняли обязанности первого секретаря ЦК КП Украины – благодаря чему мятеж был подавлен относительно быстро и с меньшими потерями, чем ожидалось. Вы находились в горкоме, реально – на передовой, на вас даже было совершено второе покушение, когда вы лично, вместе с товарищем Лючией Смоленцевой, уничтожили четырех хорошо подготовленных боевиков УПА. И вы вылетели в Москву лишь после подавления мятежа и по прямому приказу. Товарищ Пономаренко, я все правильно перечислил?

Пантелеймон Кондратьевич кивнул. Ой, а как я теперь Михаилу Петровичу объясню – я же ему рассказывала, что в тылу была, без всякой опасности, а про два покушения и что врагов видела лицом к лицу, не говорила вовсе!

– Товарищ Лазарева, так отчего вы поступили так, а не иначе? Можете не вставать!

Ну, все! И что я отвечу?

– Товарищ Сталин, когда я увидела такого вражину, как Кук, то сразу поняла: это война! А на войне надлежит сделать все, чтобы сорвать планы врага и нанести ему максимальный вред. А не выходить из боя при первой возможности – тем более что смертельной угрозы все-таки не было, люди Смоленцева меня очень хорошо охраняли. Мне показалось важным сначала добыть сведения, сфотографировать – может, я ошиблась? Затем добыть «языка» и доложить в штаб, в Москву. И продолжать выполнение боевой задачи, поскольку находилась в нужное время в нужном месте.

– В нужное время в нужном месте, – повторил товарищ Сталин, – но позвольте, задачу ведь вам не ставил никто? Значит, вы поставили ее себе сами – какую?

– Чтобы Киев остался советским городом, а Украина – советской землей, – отвечаю я, – ну а проклятые бандеровцы и предатели болтались в петле! Видя в этом свой долг советского человека и коммуниста.

– Долг коммуниста, – произнес Сталин. – Товарищ Пономаренко, сколько на товарища Лазареву доно… сигналов поступило? Что именно она своим поведением и внешним видом подрывает авторитет партии и является в ней чуждым элементом – ну а эти, значит, настоящие коммунисты?

– Восемь, – ответил Пантелеймон Кондратьевич, – правда, в пяти случаях доносители квалифицированы в подозреваемых по делу об измене Родине, так что их писульки пойдут им еще одним обвинением – в клевете. А с остальными тремя мы еще разберемся. Ведь что пишут, мерзавцы – хоть стой, хоть падай!

Товарищ Сталин протянул руку, взял листок из папки, протянутой Пономаренко. Усмехнулся в усы и передал мне. Читаю – а имя-то знакомое: Д.Г. Брекс. И что эта дура обо мне пишет? Чтооо?!

– Товарищ Сталин, это гнусная клевета!