Морской Волк #10-12 - Союз нерушимый

– Комитет по делам восточноевропейских беженцев, украинский отдел. Пешки, которым было строжайше указано, что говорить. Ну, и господин Бандера имел с ним короткую беседу перед отправкой.

– Кто ему разрешил?!

– Имел место недосмотр исполнителей. Возможно, в сговоре с персоналом Комитета.

– И вы, дорогой Уинстон, еще имеете какие-то претензии ко мне? Или забыли авантюру Коморовского, снова вручив честь Британии проходимцу? Неужели трудно было все проконтролировать? А теперь, уж простите – зачищайте концы!

– И Комитет в Нанси тоже? На него уже ушли деньги из британской казны. Налогоплательщики не поймут – если выплывет наружу.

– Ну так расформируйте, по крайней мере, украинский отдел. А после где-нибудь рядом возникнет исключительно частная «ассоциация украинцев-эмигрантов с целью помощи соотечественникам». Можно туда, не афишируя, конечно, и Бандеру пригласить, со строжайшим предупреждением: еще одна самодеятельность, и выдадим его русским. Пусть эта фирма и работает с тем, что осталось от украинского проекта – а Британия умывает руки. В конце концов, интересы всех этих Бандер, Шухевичей, Турчиновых, Куков, кого там еще – это не более чем разменная монета, сдав которую Советам, можно получить от них какие-то уступки.

– Бэзил, вы предлагаете мне подло обмануть ожидания несчастных повстанцев? – расхохотался Черчилль. – Которые, как доносят вернувшиеся агенты, в украинских лесах изнемогают в сражениях в войсками НКВД и ждут прихода английских освободителей? Если верить последнему меморандуму Бандеры…

– Так пусть ждут, мы что, обещали им конкретный срок? А если он так и не наступит и их там всех перебьют, мы-то тут при чем?

– Что ж, пусть гордятся, что отдают свои никчемные жизни за свободу и демократию. А мы не придем – нам, мой дорогой Бэзил, я думаю, вообще не нужна война со сколько-нибудь сильным противником. Не только в ближайшие годы – но, я надеюсь, навсегда.

– Уточните, Уинстон. Вот чего в вас не было раньше, так это пацифизма!

– Это не пацифизм, Бэзил. А трезвый политический взгляд и жизненный опыт уже на склоне лет. В мои годы поневоле станешь философом. Вы, лучший военный историк и аналитик империи, неужели никогда не пробовали задумываться над проблемой мира и войны вообще? Для начала, согласны ли вы, что война – это одно из естественных занятий человека? Поскольку, как в экономике будут кризисы, так и в политике – неразрешимые столкновения интересов? И с этим ничего не поделать – что бы ни говорили мечтатели о вечном мире, это всего лишь недостижимый идеал!

– Не возражаю. Поскольку альтернатива войне – договор. Который по сути своей является компромиссом, основанным на балансе сил. А так как этот баланс меняется, то со временем какая-то из сторон почувствует себя обделенной. И что важнее, достаточно сильной, чтобы исправить несправедливость.

– Далее. Войны со временем становятся качественно иными. Технически все более разрушительными – это очевидно. Вовлекающими в себя уже не только армии, но всю нацию, по причине индустриального хозяйства. Причем частью этого вовлечения становится пропаганда – когда враг в глазах своего населения приобретает черты исчадия ада. Что делает войну еще более ожесточенной и непримиримой. Еще одна особенность – войны расширяют свое пространство. Империя, над которой не заходит солнце – но ведь и у других наций есть теперь свои интересы в самых удаленных местах мира, и в итоге земной шар становится тесным! Фашода в 1898 году не привела к большой англо-французской войне потому, что в мире еще оставались неподеленные территории и можно было разойтись полюбовно. Теперь же этого нет. И вернемся к пропаганде с идеологией – в прошлой Великой войне нашим врагом были все же люди нашей цивилизации, с близкими христианскими ценностями. А в этой – наружу полезло что-то жуткое, и мне страшно заглянуть в бездну сознания, в котором такое родилось – мне страшно, вы понимаете, Бэзил? А теперь я хотел бы вас спросить – можете вы, один из величайших военных умов империи, представить Третью великую войну, которая, если все мои рассуждения истинны, неизбежно разразится, и скорее рано, чем поздно – через двадцать, тридцать, пятьдесят лет? Если она превзойдет эту точно так же, как эта – ту, прошлую? Даже если не удастся реализовать фантазии Уэллса и изобрести «атомные» бомбы и снаряды[61].