На девятый день старый барк снялся с якоря и отправился в Ольборг сдавать рыбу моему тестю Нильсу Эриксену, а новый барк занял его место в центре района лова. Теперь уже к нашим бортам швартовались дрифтера и выгружали улов. Здесь тоже сельди было много в этом году. Рыбаки мне рассказывали, что два-три года уловы будут большие, а затем опять случится провальный год, каким был прошлый. В такой год обычно случалась и чума. Как между собой были связаны селедка и чума — никто понятия не имел. Шутливо говорили: «Бог знает, ибо он человек в годах!»
Старый барк вернулся через неделю, а еще через два дня я повел новый барк в Ольборг. Отсутствовали всего чуть больше трех недель, но радости было и у моряков, и у членов семей столько, будто не было нас три месяца. Хелле тоже обрадовалась, хотя ей сейчас не до меня, на последних неделях, если не днях. Лицо у нее сейчас одновременно важное и умиротворенное, потому что, даже когда ничего не делает, все равно выполняет самую важную функцию — продолжение жизни на Земле. Хелле уверена, что живет на плоском острове, который плавает в океане на спинах китов, но откуда-то знает, что нет ничего важнее во Вселенной, чем вынашивание и выращивание потомства.
Родила она в конце июня. Двойню, мальчика и девочку. Когда Хелле забеременела в третий раз, рассказал ей о якобы предсказанных мне трех детях. Она поверила. Поэтому очень хотела, чтобы родилась дочка. Ей пошли навстречу — добавили девочку.
— В нашем роду часто двойни рождаются! — похвасталась теща. — У моей прабабки даже тройня была!
Я сперва огорчился. Потом вспомнил, что сам и придумал это предсказание. С другой стороны, жизнь научила меня, что просто так мы ничего не придумываем. Четвертого ребенка от Алены я так и не увидел. Мне кажется, мы знаем свою судьбу при рождении, но потом забываем. Иногда она напоминает о себе странными предсказаниями, которые, как выяснится после нашей смерти, были пророческими. В море я отправился с опаской. И зря. Погода была на удивление хорошей. После чего я успокоил себя мыслью, что двойняшек надо рассматривать, как одного ребенка.
В середине августа, когда я в очередной раз привел в Ольборг барк, наполненный бочками с рыбой, тесть, как обычно встречавший нас на причале, новом, построенном по моему проекту, широком и крепком, с дубовым настилом на каменных опорах, известил меня, лукаво ухмыляясь:
— К тебе тут в гости старый знакомый пожаловал! Угадай, кто?
Я надолго задумался, перебирая в уме, кто из старых знакомых мог приехать сюда?
— Все равно не угадаешь! — не выдержав, произнес Нильс Эриксен. — Купец провансальский Гильом Гийонне!
Да уж, на него бы я подумал в самую последнюю очередь!
— Неужели ему жить надоело?! — удивился я.
— Говорит, что нет, — продолжая улыбаться, сообщил тесть. — Утверждает, что ты ему обрадуешься.
— Разве что он свежего яда привез, — пошутил я.
Таки он меня порадовал. Не ядом, конечно. Жил Гильом Гийонне на постоялом дворе, под охраной городской стражи и без права выхода в город. Еще ему запрещено было общаться с кем-либо, кроме хозяина постоялого двора Педера Аксельсена. Купца это, как я догадался, не напрягало. Он встретил меня с радостной улыбкой. Такое впечатление, что в прошлый раз я его угощал, как самого почетного гостя, а не собирался испытать огнем.
— Я по поручению короля Людовика, с наградой для тебя, — сразу сообщил он.
— Мне ничего от него не надо. Боюсь, что окажется слишком много для меня, — сказал я.
— Ты не знаешь, от чего отказываешься! — произнес купец Гильом Гийонне с таким выражением лица, с каким хохлы заставляют есть вареники цыгана, который раньше их не пробовал.
— И знать не хочу! — заявил я. — Возвращайся назад и передай королю Франции, что мне от него ничего не надо.
— Если я вернусь, не выполнив и на этот раз его задание… — Гильом Гийонне замолчал, не закончив фразу.
Конец ее мне был известен. Варианты могли быть только в том, как закончит жизнь провансальский купец. Людовик Одиннадцатый в этом плане был затейником. Ему бы в двадцать первом веке работать аниматором в пятизвездочном турецком отеле.
— Зачем он тебя прислал? — сжалился я над купцом.
— Награду тебе передать, — ответил Гильом Гийонне, протягивая вексель. — Ты должен знать, за что. Мне он не сказал.
Вексель был на лионский банк Франческино Нори — наверное, самый надежный банк Франции на данный момент. На тридцать тысяч золотых экю. Я хотел было гордо швырнуть вексель на пол и послать короля Франции подальше, но здравомыслие победило. Иначе мне пришлось бы еще усиленнее прятаться от наемных убийц. Чтобы воевать с королем, надо самому быть королем. Или нищим. В одну сторону мне слишком далеко, а во вторую слишком неохота.
— С чего это он вдруг расщедрился?! — не удержался я и произнес язвительно.
— Болеет он в последнее время все чаще. Из Плесси никуда не выезжает. Охрану втрое увеличил. На стенах ночью арбалетчики стоят, стреляют в любого без предупреждения. Принимает только по самым неотложным делам, в основном божьих людей, — рассказал Гильом Гийонне.