Мощи

— Знаете, почему я не хотела пустить вас?.. Оттого, что я не ждала вас. Когда ждешь человека, непременно о нем думаешь, и твои думы особым налетом на вещах остаются, и вы не поверите, но они тоже начинают думать о том человеке. Сидишь, думаешь, ожидаешь его и невольно на вещи взглядываешь и вот чувствуешь, что не так они и стоят и лежат, не могут они принять ожидаемого человека в этом виде, и стоит переставить их как-то, и сразу они изменятся, и у них душа появится, своя, особенная, и тогда тоже будут вместе со мной человека ждать и поймут его и ему с ними легко будет, — по-особенному легко, и они никогда не изменятся к человеку, приятны будут ему, и человек этот снова будет среди них легко себя чувствовать. А я вас буду ждать, очень ждать, только никогда не приходите сами, лучше если вам очень нужно будет видеть меня, напишите… Я хочу вас у себя видеть… Вы должны обязательно прийти в эту субботу.

Вернулся Никодим к вечеру. Зина в комитете простилась с ним и заявила, что он не должен идти с нею, и ушла, еще раз напомнив о том, что будет его в субботу ждать.

Феничка встретила его…

— Что с вами случилось?.. Я бесконечно ждала вас. Пока не стали официанты убирать столы, до тех пор ждала. Оказалось, что уже все поезда ушли… Хорошо еще, что извозчики были, — от одного провожатого удалось уехать.

— Нам в Бологом пришлось до утра ждать.

— Это все из-за этой сумасшедшей курсистки?

Ничего не сказал о Зине, боялся, что она своими чересчур сильными руками раздавит что-то хрупкое, что он так бережно хотел сохранить для себя, потому что это его в первый раз в жизни необычайно поразило. Он не мог забыть ее глаз, молчаливо говорящих о таком таинственном и глубоком, — захотелось заглянуть в глубину эту и, может быть, и для себя, для своей жизни найти что-то целое, от чего можно будет начать строить свое новое, о чем он все время мечтал и там, в ссылке, и теперь, здесь. Феничка для него в эту минуту показалась чем-то законченным, цельным, все в ней обдуманно, пережито, и даже ее любовь, та, что еще металась, чтоб завершиться, перед его крестом, и она была только последним шагом, а теперь, когда она завершенная — почувствовал, что в ней не почерпнуть ему силы для будущего.

Субботы ждал с нетерпением, хотел и ее сохранить в тайне. После его возвращения из Сибири по субботам они ходили всегда гулять, иногда просто бродили по городу, и Феничка привыкла к этому, и когда он сказал ей, что ему нужно встретиться с кем-то по делу, и что он не знает даже, сможет ли точно указать время своего возвращения, — Феничка удивленно взглянула на него…

— Разве ты начинаешь опять работать?..

— Да, начинаю, Феня.

— Ну, как хочешь, а я… тогда я буду писать дяде Кирюше.

Последнее время, когда Никодим жил в Борисовой комнате, между ними произошло охлаждение. Иногда Никодим нерешительно оставался у Фени сам, она чувствовала зачем, улыбалась ему и оставляла, если на душе у ней было легко и ясно, а иногда просто ему говорила:

— Не обижайся, Никодим, сегодня бы мне плохо было с тобой…

И он молча уходил к себе.

Иногда она сама подходила к нему, становилась ласковой и от ней веяло особым теплом каким-то — зовущим и тоже ласковым, он научился чувствовать ее в такие минуты и оставался.

В этот вечер Феничка опять подошла к нему, но он, точно с ним произошло что, отказался, сказав ей, что очень устал.

Феничка подавила в себе проснувшуюся ласку и сказала спокойным голосом:

— Как хочешь…

До субботы избегал встречаться с Феничкой и субботы ждал с нетерпением.

Звала его к семи вечера.