Мощи

Вышел из дому в пять и хотя нужно было завернуть всего за угол и войти в тот же дом с другой улицы, — себя ли обмануть или скрыть от Фенички, сам даже не знал почему, но прошел на Большой проспект, сел деловито в трамвай, доехал до Невского, прошел от Казанского собора до Николаевского вокзала, все время поглядывая на часы, между Литейным и Николаевским, взглянув на большие электрические часы (почему-то показалось, что без четверти семь), испугался, что опоздал, стал проверять свои — было всего без четверти шесть, потом долго рассматривал совершенно не интересовавшую программу биоскопа и, взглянув еще раз на те же часы, медленно пошел к вокзалу, остановился у неуклюжего памятника, вспомнив сочетания слов, относящихся к памятнику, — комод, бегемот, обормот — рассмеялся, пропустил несколько трамваев и, наконец, сел на седьмой номер, — два зеленых огонька долго проталкивали себе дорогу по шумным улицам, пересекая с грохотом перекрестки, звякая беспрестанно обалдевшим звонком, обгоняя извозчиков и зло поблескивая своими глазами на урчащие автомобили, несшиеся без остановок под самым носом вагона, — Никодим на площадке стал и видел, как семерка спешит, — боялся опоздать и все время поглядывал на часы, хотел даже просить кондуктора ускорить ход, но, взглянув на его сосредоточенное лицо, решил, что такой человек знает, что делает и никогда не нарушит установленного порядка. И только когда вагон, наконец, вихляясь выскочил на Зеленину, точно действительно от этого поворота зависит его свобода движения и что он наконец-то вырвался из этой сутолоки — Никодим успокоился, — оказалось еще рано — двадцать минут нужно идти так, чтобы дернуть звонок или нажать кнопку, он еще не успел разглядеть звонка, дернуть звонок в условленный час — ровно в семь. Зашел за чем-то к Филиппову, хотел даже съесть пирожок с мясом, но, увидя толкотню у большого железного шкафа, откуда толстый пекарь в белом колпаке и фартуке доставал их не торопясь, решил, что не успеет, и вышел из магазина. Свернул по

Зелениной на Малый и чуть ли не с часами в руках ровно к семи подошел к тому дому, за углом которого он жил с Феничкой.

Постоял минуту еще перед дверью и нажал кнопку.

Выбежала сама Зина, — ждала его.

Мохнатые глаза засияли…

В черном платье опять показалась ему девочкой… Взяв ее руку в свою и ее рука исчезла в большой, широкой, только с одной стороны ее блеснули серебристой росой четыре маленьких ноготка, боялся пожать, причинить боль — и выпустил из своей. Вспомнил, что не только она, но комната ее и вещи должны были ждать его, и улыбнулся этой мысли.

Обстановка почти такая же, как у Фени, но письменный стол поставлен углом и за ним на высокой и узкой этажерке цветы, — вероятно, любимые, — пахнущие увядающим запахом осени — бледно-желтые хризантемы с такими же завитками, как и волосы Зины. Такой же почти диван, обитый кожею, но цвет ее темнокаштановый, как волосы, — но он близко придвинут к печке, углом, как и у Фени. На другой стороне — против стола и тоже углом — шкаф, отполированный под орех… Узкая постель, как у девочки, вероятно, с одним тонким волосяным тюфяком, и в последнем углу — занавеска черная, а за нею, вероятно, корзина, умывальник… И вся продолговатая комната была яйцом — тихая от своей овальности. Между печкою и диваном низкий, круглый, едва возвышающийся от пола стол и около печки маленькая табуретка для ног.

Не ожидал, что экспансивная девушка может жить в тихой овальной комнате, это даже поразило его — ничего законченного, ни одного угла, в котором всегда определенность и, главное, нет высокой постели, — от нее веет женщиной — удовлетворенной, здоровой, сильной, и потом этот низенький стол — такое неожиданное и ужасно наивное. И понял, что только в такой комнате может жить Зина.

На письменном столе почти пусто, должно быть все в ящиках, так же как в самой Зине все внутри, в глубине, а внешнее ее — неожиданные хризантемы.

Зина не спросила, как все, — нравится вам у меня, а сказала:

— Вот вы и у меня.

На столе заметил стихи, — Иннокентия Анненского и Блока.

Быстро растопила печку, принесла чай, — в подстаканнике и для себя в чашке, достала яблоки, конфеты и печенье, все это поставила на низенький стол у печки, погасила электрическую лампу на письменном столе, быстро подбежала к огню, поправила дрова и села на скамейку.

— Вот теперь вы мой гость, садитесь сюда!

Подала ему такую же низкую скамейку.

Чай был густой, крепкий, душистый, — почти маслянистый… Пить его можно было только глотками, не торопясь, чтобы чувствовать его терпкий аромат.

— Скажите мне, Никодим, почему вас вернули оттуда?.. Я все время думала об этом, — забыла спросить в тот раз…

— Мне помог один инженер вернуться, фабрикант…

— Знаете что, я напишу ему письмо, всего только несколько слов, — скажите его фамилию…

Вопрос был неожиданный и особенно решение написать какое-то письмо неизвестному человеку, освободившему его из ссылки.

— Дракин, инженер Дракин.

— Кирилл Кириллович?.. Да?.. Он?!

— А что?

— Я с ним знакома… Меня познакомила близкая ему женщина…

— Что это за человек?