Мощи

— Это как-то само пришло… я про себя это думал, про себя только… И только с той минуты, когда во мне произошло что-то, ну, когда я ее встретил, — ее, Зину!.. Я говорил себе, — вот ты ничего еще не делаешь, а живешь на чужой счет, для тебя нанимают комнату, платят за нее, ты берешь деньги и у тебя не спрашивают зачем и сколько, а за это тебя любят…

— До какого ужаса ты дошел!..

Закрыла лицо, начала вздрагивать…

— Как ты обидел меня… За что?! За то, что я хотела быть для тебя самой близкой?! Хорошо, что ты сказал это, — все-таки будет легче и мне и тебе.

Никодим уткнулся в диван и шептал:

— Прости, Феня, прости, прости мне… Все, что ты ни потребуешь от меня, все исполню, откажусь от своей жизни, пожертвую ею для тебя, только прости, прости мне… Это само пришло, потому что я, когда ехал сюда, — я мучился, не знал даже, что, собственно, к тебе еду, ведь не к кому больше было… А теперь вот пришло… Я ведь только сейчас это почувствовал, только сию минуту…

И опять Феничка почувствовала в нем больного, измученного человека, и обида перешла в жалость. Слезы остановились, и голос снова зазвенел ясно. Села около него на диван…

— Ну, довольно, Никодим, — все прошло… Ты еще больной и большой ребенок, я тоже была такою же… То, что вошло в тебя — исцелит, у тебя тоже будет ясно и просто в жизни… Ты головой живешь, и любовь тебя будет питать, питать твою жизнь и силы… Но не обижай меня и живи, — они ведь не нужны мне, а у тебя все впереди… Видишь, как хорошо… Видишь?!

После этого Никодим успокоился и просиживал вечера с Фенею, — никогда еще не было с нею так просто и ясно. Говорил ей, виновато улыбаясь.

— Теперь мы друзья, Феня… По-настоящему…

Ждал с нетерпением именин Зины и главное письма от нее.

Но письма не дождался, — не зная, что делать — идти или нет, и мучился, потому что боялся ее мучения, когда к ней ворвутся земляки… В день ее именин целый день метался по городу и вечером не выдержал, пошел к ней, рассчитав, что нежданные гости должны уже быть у нее…

Нажал кнопку…

Девушка растерянно оглянулась на своих гостей и выбежала…

Вслед донеслось:

— Гость на гость, хозяину радость!

Большие глаза с трудом слезы сдерживали, плечи вздрагивали и беспомощные руки дрожали…

Увидев Петровского, вскрикнула:

— Вы пришли, сами пришли?! Спасите меня, спасите от них… Только не ходите ко мне, я боюсь, что вы меня тоже мучить пришли…

— Нет, я не мучить пришел… Одевайтесь скорей, идемте…

Не взглянув ни на кого, вбежала в комнату, нырнула за черную занавеску в углу, там же одела шубку и шляпку…

— Зиночка, куда вы, куда?

И чтоб не задержали, — боялась и этого, хлопнула дверью, крикнув с отчаянием:

— Я сейчас, сейчас!..

Гости некоторое время продолжали галдеть, а потом кто-то сказал:

— Удрала от нас…

— Ждать будем!..

— Ну ее к черту, идемте домой…

Может быть и ждали бы, если бы одному не стало противно, что пришли издеваться над человеком, и почувствовал он это только тогда, когда сказал, что она удрала… За одним и все ушли, недовольные, что не удалось разыграть Зину.

Зина все время пряталась, жалась к Никодиму, он даже взял ее неумело под руку и вел ее, потому что она не выдержала и плакала. У Тучкова моста свернули на набережную, глухую и темную в этом месте, и пошли вдоль нее. Всю дорогу молчали. Никодим хотел одного, чтоб она успокоилась, и боялся своими словами затронуть больное, только что пережитое.

— Я домой хочу… Теперь их должно быть нету… Должно быть ушли…

Молча ходила с Никодимом и чувствовала его в себе. Как ребенок, прижалась к нему и изредка, успокоившись уже, взглядывала ему в лицо. У самого дома замедлила шаги, что-то решая, и вместе с ним вошла в подъезд — глухой, темный. Оторвалась от него… Должно быть испугалась темноты и в темноте шепотом:

— Милый, только не ходите ко мне…

Ближе к ней подошел, почувствовав в этих словах и любовь и муку… Взял ее руки, потом почувствовал, как она вся подалась к нему и, должно быть, закрыла глаза и прошептала:

— Все равно я ваша теперь…

И в темноте, всего один раз, прикоснулся губами к ее губам, ответившим беспомощно-долго.

Потом слышал, как в темноте она побежала, спотыкаясь, по порожкам и еще засыпая боялся, что она могла упасть и разбиться.

Наутро за ним пришли, — следивший вместе с жандармами.

Улик не нашли и решили выслать на жительство в родной город, на сборы, под честное слово, что вернется, дали всего день, обязали явиться и по этапу отправить.

У Фенички легла печаль…

— За что, Никодим, за что?..

— За старое…

— Бедный, тебе тяжело будет!..

— Нет, Феня, теперь легко!

Инстинктом поняла значение этих слов, обрадовалась и радостно кончила:

— Поезжай, Никодим, к дяде Кирюше! К нему поезжай!..

Вспомнил, что и Зина ему говорила о дяде Кирюше…

— Да, теперь я к нему поеду.

Забежал к Зине, не застал дома, хозяйка нерешительно пустила его в ее комнату. Неподвижно просидел на диване, выйти на улицу не хотел, боялся, что арестуют. Зина вбежала, точно боясь, что что-то в присутствии Никодима может произойти в ее комнате, и остановилась, увидав его сумрачное лицо.

— Милый, что с вами случилось?!. Что?!.

— Меня высылают из Петербурга…

— Куда?..