Мощи

А дома — становился на колени перед окном, чтоб звезды видны были, и шептал о любви, о счастье своем и просил сохранить для него Лину и тревожное неверие боролось с верою.

— Если ты существуешь?.. Слышишь меня… Я хочу, чтобы ты существовал… Ты должен ее оставить мне. Счастье один раз бывает… Я хочу до конца быть счастливым и только с нею… Сотвори чудо. Разве ты не творил чудес, когда на земле был?.. Разве ты не помнишь дочери вдовы Наинской?.. Ты воскресил ее мертвую, — Лина жива еще, — оставь ее мне живою…

Один раз спросила Лина:

— А у тебя, Борис, тоже горит лампадка, когда ты молишься?

— Нет…

— А как же ты, кому молишься?

— Открою окно, перед окном на колени стану и молюсь… В бесконечности Он. Там, где эти звезды горят… Везде… повсюду…

— Образка нет у тебя Спасителя?..

— Нет, Лина.

— Сделай себе, купи, — с лампадкой так хорошо, тихо…

И образок купил и зажег такую же лампадку зеленоватую перед ним вечером и в первый день боялся, что мать или отец войдут, стыдно станет, а потом привык и просил мать масло ему покупать.

Дни были жаркие, вечера душные и молитвы безгрешные с Линою поцелуями наполнялись горячими.

Иногда днем совсем не кашляла, а ночью душили приступы долгие, откашляться не могла — рвалось в груди с хрипами, а под утро меняла мать простыни и рубашку мокрую, и, ослабевшая, с трудом сидела днем в кресле.

— Детка, не целуйся с Борею… Ты видишь, как плохо тебе ночью бывает, всегда после того, как уйдет он — кашель у тебя начинается.

— Не буду, мамочка…

И все-таки целовала его, обнимала, отпускать не хотела, точно хваталась за его здоровье и силу и в себя хотела вдохнуть с поцелуями.

Ольга Григорьевна просила его:

— Боренька, не целуйте, голубчик, Лину, это так волнует ее, что она по ночам от кашля заходится, каждую минуту кажется, что опять случится, как тот раз было…

— Не буду, Ольга Григорьевна…

— Целовать, Боря, можно… Я не хочу лишать ее этого счастья… Только не надо долго…

Запечалился, загрустил и, придя домой, молился и при лампаде, — не требовательной, а покорной молитва стала его. Молитва верить его научила. И всегда повторял: господи, оставь это счастье нам… Ты можешь…

И еще раз случилось — целую ночь не спала Лина, целую ночь кашляла — мокрота отходила с пленками кровавыми и опять приглашали доктора, — а наутро — не поднялась с постели.

— Скажите, доктор, скажите, хоть какая-нибудь надежда есть?..

— Должен сказать вам, Ольга Григорьевна, правду, — никакой нет.

— Умрет она?.. Да?.. Скоро?..

— От легких уже ничего не осталось… По-моему… через две недели все будет кончено.

Наутро пришел Борис и до вечера простоял на коленях у постели ее, только руки ей целовал, пальцы, ноготки белые.

— Плохо мне было сегодня ночью, Боря… Неужели я умру скоро?.. Ведь мне последние дни лучше было…

— Нет, Линочка, нет… ты не умрешь… я не хочу этого… Я молюсь ему… Верю…

Села в подушки и в чепчике белом еще прозрачней стала.

— Как мне волосы надоели, Боря… Я остригусь… Можно?..

— Что ты, Лина, зачем?..

— Они вырастут, еще будут лучше. Поеду на курсы и сразу буду на курсистку похожа стриженную. А волосы я тебе подарю, милый. Помнишь, ты говорил, что они как иней белые?.. Хочешь, подарю тебе?..

Мать позвала, сказала, что остричься хочет.

— Боря мне разрешил, мамочка… Я остригусь… А волосы ему подарю…

А когда парикмахер ушел…

— А ты меня не разлюбишь такую, Боря?..

— Что ты, голубчик, что ты?..

— Так поцелуй меня… крепко, крепко, чтоб я почувствовала, что ты любишь меня и такую.

Еле касаясь губами, прикоснулся к губам холодным один раз и опять на колени стал около.

Посмотрела на него запечаленными глазами…

— Ты сегодня ни разу не поцеловал меня, раньше всегда приходил и помнишь, как целовал крепко… А сегодня не хочешь…

— Вредно тебе, Линочка… Поправишься… тогда…

— Тогда… Тогда… Это мама тебе не велела целовать меня? Она? Да?

Обедали вместе и в сумерках опять молились.

— Боря, исполни одну мою просьбу, милый. Пообещай, что исполнишь?..

— Говори, все исполню…

— Я сколько раз просила маму поехать в Рябинки наши хоть на один день помолиться в церкви нашей… Не пришлось… Тут у нас в городе тоже есть одна церковь, Успенская, — на деревенскую нашу похожа… Не знаю почему мы были в ней с мамой… Давно, давно когда-то… Сама я не могу пойти… Сходи ты, Боря, помолись там, и я буду с тобой молиться, и просфору вынь, а на записочке напиши: о здравии жениха и невесты — рабов Бориса и Елены. Напишешь так? Да?.. Ведь, правда, я невеста твоя?.. Да?..

— Да, Лина, да… Я в церкви не помню когда был, а завтра пойду и помолюсь за тебя… К ранней пойду, а к чаю просфору тебе принесу.

Чуть стемнело — Ольга Григорьевна принесла лампу…

— Линочка, ляг, милая… Посмотри, какая ты утомленная…

— Только ты, мама, разреши Боре поцеловать меня, тогда лягу… Пусть он при тебе меня поцелует, как невесту. Ведь он мой жених, мама… Правда, Боря? Можно при тебе, мамочка?.. Один разочек…

Руками за голову его обвила из всей силы и не хотела пустить, шептала, лукаво и радостно улыбаясь матери:

— Еще, Боря, еще хочу… мама позволила…

А потом, повеселевшая, сказала матери: