Москаль

– Но это одна часть проблемы, Александр Иванович. Практическая ее часть. Повторяю, отрабатывать мы ее будем мощно и скрупулезно. Но есть второй фронт. Вернее, я собираюсь его открыть. Да, да, не удивляйтесь, фронт. Мы начинаем войну с Украиной, с ней как с государством, и я придумал, как нанести удар.

Опустив голову, чтобы не выдать себя поведением глаз, майор тяжело и медленно выдохнул воздух.

– Поверьте, это не бред, это просто непривычно. На их ноу-хау – с государственным рэкетом, мы отвечаем своим ноу-хау, ассиметрично, но очень выразительно.

Дир Сергеевич сделал несколько глотков, подвигал бровями, пощупал бородку, как бы настраивая голову надлежащим образом.

– Это ведь не вчера началось. Помните, я вам рассказывал свой сон. Это был знак. Ну, сон, где я с отцом захожу в хохляцкий кабак, его там оскорбляют, и отец там всех по-офицерски метелит. Перед вашим появлением в номере мне это и приснилось. Самое интересное, что отца я никогда живьем не видел, я родился через восемь месяцев после его смерти. Я вам, кажется, говорил уже. А убила его одна бандеровская сволочь. Убила именно как советского, русского офицера. Это Аскольда отец таскал с собой по местным кафешкам в Дубне, то есть в Дубно. Улавливаете символический смысл?

– Вы про название города?

– Нет, Александр Иванович, я про сон.

– Аскольда сажают, а вы занимаете его…

– Метафизическое место! – радостно закончил Дир Сергеевич. – Теперь я глава рода. Для чего-то это случилось, правда?! Украина не просто предатель общеславянской идеи, она еще и мой личный враг. Чем больше я всматриваюсь в события своей жизни, тем отчетливее вижу, что главное зло в отношении и моей страны России, и моей семьи – Мозгалевых, является в отвратительном хохляцком обличье. Только не надо, прошу вас, этих политкорректных вздохов. Прекрасно понимаете, что я веду речь о вещах не фантастических и нереальных, а о самых что ни на есть натуральных, физических, несомненных. Что может быть очевиднее того факта, что именно Украина, не какой-то отдельный негодяй-хохол хочет разорить, а то и убить моего брата!

Майор предпочитал молчать, ему было даже интересно, куда заведет нового шефа его мятежная, слишком живая мысль.

– Это только кажется, что мы с ними почти слились, да, где-нибудь на просторах Саматлора, или на Курильских берегах Петров и Петренко – это почти одно и то же. Мы абсорбировали, впитали в себя значительную часть украинской самости, щедро отдавая приезжим хохлам важные должности и лучшие заработки, относясь к ним как к своим. Мы приняли их борщ и вареники, взяли их красавиц в жены, а песни – в репертуар своей души. Мы открыли для них Россию полностью, вплоть до кремлевских кабинетов. Черненко, Кириленко и т. п. Мы отчасти впитались в украинскую землю. Но, заметьте – лишь отчасти. Левобережье, Киев, а дальше – стена. Уклончивая, лукавая жизнь лесных братьев. Украина, даже по видимости сливаясь с нами, мечтала о бегстве на запад. Собственно, почему я так истериковал там, на диканьковском хуторе? От ужаса смысловых рифм, что обрушились на мое сознание. Вы читали их писателей, всех этих Стельмахов, Рыбаков, Панчей? Как тонкий яд по дну даже патриотических повествований о геройских казаках, разлито тайное желание быть побежденными католической Польшей, то есть Западом. Да что там, сам Гоголь, умирая по усугубленному православному рецепту, в «Тарасе Бульбе» не может скрыть невольного почтения перед грандиозностью и блеском костела. Защитники православной веры-козаки, у него звери, младенцев на пики поднимают, монашек насилуют, а поляки ведут себя почти как рыцари. Успокойтесь.

– Я спокоен, Дир Сергеевич.

– Успокойтесь, больше литературы не будет. Одно еще только наблюдение.

Главный редактор сделал несколько глотков. Кажется, ему было слегка неловко за свою недавнюю полемическую горячность. Тем более что никто ему и не думал возражать.