Москаль

– Пока мы с ними жили в одном государстве, скрытое их предательство можно было переносить. Теперь оно из скрытой формы переходит в явную, бьющую в нос и в глаз, форму. Они добились разрыва единого сверхфического этнического тела. Того тела, что мы только начали взращивать, называя по глупости «советский народ», но это так. Так вот они разорвали, и теперь не сошьешь вместе. Знаете, когда я это понял? Однажды утром. Чистил зубы, а по телевизору на кухне говорят, что произошел взрыв газа на шахте, погибло столько-то горняков. Я даже сплюнул, опять думаю, ну, сколько можно, госпожа Россия, и даже по-черному скаламбурил: люди гибнут за метан! И тут выясняется, что взрыв произошел на Украине, не на российской шахте. И, понимаете ли, мне стало чуть легче. Нет, погибших мужиков все равно жалко, но так, примерно, как аргентинских, или китайских. Не как своих. Вот в этот просвет между первой реакцией и вторичной и улетела вся наша родственность с хохлами. Они чужие. Они нас предали, и мы это признаем. Но дело в том, что за предательство надо наказывать. И в деле моего брата сошлись в одной точке рассуждения общего, историософского порядка и обиды моей конкретной семьи. Вы меня поняли?

– Да, – сказал спокойно майор, – все понял кроме одного.

– Чего?

– Какие конкретные действия последуют за этими обобщениями?

Дир Сергеевич расплылся в улыбке.

– Все-таки приятно, когда тебя выслушивают и не спешат объявить сумасшедшим. А действия будут простые. Вы организуете мне встречу с кем-нибудь их тех людей, кто может связаться с вооруженными исламскими группами в Ираке. В общем, там, где есть украинские формирования в составе натовских сил.

– Вы хотите…

– Да, я хочу заплатить денег, за точечное нападение именно на украинское подразделение, с тем, чтобы на родину с горячего юга отправилось два, три десятка цинковых ящиков. Эти люди, как я знаю, всегда добровольцы, они сами выбрали этот путь. Они являются острием украинского предательства, и мы его немножко затупим. Посмотрим, как запоют хохляцкие мамки и жинки, когда вместо гордости, что их сынки помогают крупнейшей демократии мира за хорошие баксы, они получат обратно их с дырками в правом боку.

Молчание продолжалось довольно долго. Успел подойти меланхолический официант. И Дир Сергеевич переключился на него. Придраться, как в любом московском пафосном заведении, было к чему. Парень как-то не по всей форме подал чайник, не зажег ароматическую свечку, что-то напутал с салфетками для умывания рук. Дир Сергеевич язвил его безжалостно, с явным удовольствием, по всем пунктам.

– Теперь, принесите мне счет.

– Пожалуйста.

– По счету я заплачу. А вот это, – Дир Сергеевич достал тысячную банкноту и медленно, демонстрационно разорвал ее на глазах у покрасневшего юноши на многочисленные кусочки, – это был ваш «чай»!

Когда экзекуция закончилась, пояснил смысл своей выходки, мстительно глядя в удаляющуюся спину униженного подавальщика.

– Юные халдеи реагируют только на такую науку. Куда-то пропадает весь их пофигизм. – Все же ему было слегка неуютно под внимательным, спокойным взглядом начальника службы безопасности. Он счел нужным добавить еще несколько слов.

– Вы думаете, что я не понимаю, что это было поведение нувориша. Просто я еще не освоился со своей новой ролью главы большой фирмы. Старые привычки. Отвыкнем.

Майор стал смотреть себе в чашку, показывая, что он не считает нужным поддерживать разговор на халдейскую тему. Дир Сергеевич снова подергал бородку.

– Ну что. Вы уже что-то придумали, Александр Иванович, есть у вас знакомые моджахеды? Или вы думаете отказаться из соображений ложной человечности.

– Я думаю.

7

Она позвонила глубокой ночью, она не была бы Тамарой, если бы удосужилась подсчитать, какая разница между Восточным побережьем и Москвой.

– В чем дело Тома? – устало спросил Елагин. Даже перенесясь на другую сторону земного шара бывшая супруга оставалась поблизости, как раз на таком психологическом расстоянии, чтобы регулярно доставлять неприятности.

– Мне нужно с тобой поговорить, – шепотом произнесла она, как будто у них там, в Америке, тоже была ночь и она боялась кого-нибудь разбудить.

– Уже говорим.

Плаксиво вздохнула.

– Я не знаю, что мне делать.

– Не делай ничего.

– Джоан приехала…

– Я знаю, Тома.

– Это ее дом.

– И это я знаю.

Еще один обиженный всхлип.

– Дом, конечно, большой, но ты меня пойми, теперь здесь совсем нет места.

Елагин помотал головой, которая никак не настраивалась на движение заокеанской мысли.

– Я не понимаю. Что значит – нет места?

– Саша, она наняла прислугу.

– Ты там все так загадила?

– Что ты такое говоришь! Просто Джоан сказала, что я могу продолжать здесь жить, и даже вместе с Сережей сколько угодно.

– Ну и причем здесь прислуга?

– Ну, как ты не понимаешь! Джоан сказала, что она не может себе позволить, чтобы я за ней прибирала. Я ведь все равно сижу дома и прибираю за Мишей. И готовлю.

Лучше бы ты не готовила, без всякой злости подумал майор.

– Все понятно, дорогая…

– Не говори это слово, мне кажется, его говорят, когда ненавидят.