Московская история

Эти десятилетия, послевоенные, заводские, пролетели для Дюкова удивительно быстро. Гораздо быстрее, чем те четыре военных года. Он подумал теперь об этом, поглядывая сбоку на таращившего глаза, слинявшего Валю Фирсова. И что-то внутри у Дюкова зашлось щемящей ласковостью к другу. Он даже застыдился, отвел глаза: ну, как к ребенку малому, право слово. Внезапно вспомнилось, как Валя привез к нему в цех кинескопов первый свой автомат, построенный по чертежам Павлика. Вот была потеха! Валька огляделся — никого наладчиков нет. Решил сам попробовать. Стал подключать, перепутал шланги, кислород как бабахнет! Фирсова сняло с места, пушинкой понесло прямехонько по проходу, точно в направлении двери конторы. И надо же, там как раз Ермашов проводил с наладчиками летучку. Вдруг — тррах! Дверь нараспашку, влетает Фирсов и прицельно — плюх на диван! Диван этот был списанный, ветхий, наладчики на нем сидеть опасались. Ну, естественно, — дерматин в клочки, и вокруг Вальки пружины высунулись на манер оградки. «Здрасьте, — говорит Ермашов. — Ах, глядите, кто к нам пришел!» А наладчики уже по полу катаются. Еле-еле потом Вальку от этого дивана отцепили.

Да… Было. А теперь стрелка их любимых часов марки «Победа», которые они оба носят до сих пор (и не собираются сменять ни на какие электронные), уже переваливает к западу, к закатному времени. Да, так оно, так, и ничего тут не поделаешь. Сдадут «Колор», пустят, передадут в руки молодым — и сами обратно, к себе на завод. Конечно, там и победнее, и потемнее, чем здесь, но там родное гнездо.

Фирсов чуть шевельнулся.

— Знаешь что, Васильич… — сказал как-то невнятно. — А что, если сделать второй потолок? Получится воздушная подушка, и перепад температур будет не таким резким на повороте. Тогда хоть вертись твой вентилятор, хоть не вертись, кинескоп целеньким останется.

Дюков поглядел на молчащий, отдыхающий конвейер. Потом медленно встал. Идея Фирсова была проста и прекрасна. Какая все-таки голова у этого Вальки.

— Надо позвать Евгения Фомича, — кивнул Дюков.

На рассвете, остром, ломком, апельсиновом, Таня Фирсова проснулась. Вот только что они с Валей лезли в гору, по крутым, обкатанным белым камням, его рука тянула за собой ее руку, ноги соскальзывали с камней, она хохотала, а Валя был не такой, как всегда, робкий и ласковый, а настойчивый, большой, с черными страшными усами, в роговых очках, и она немножко стеснялась, зачем он тащит ее вверх; и вот только что уже готова была к этой вершине, как вдруг проснулась.

Солнце еще не вышло из-за крыш, еще не началась как следует птичья перепалка. Где-то внизу, на проспекте, туркотали уборочные машины. Таня проснулась и продолжала стыдиться своего сна. Это потому, подумала она, что Вали нет рядом, некому за ней приглядеть. Ишь, задумала на старости лет такие сны выкаблучивать. Она тихонько засмеялась и лицом уткнулась в Валину холодную подушку. Потом быстро вскочила, сунула ноги в шлепанцы и побежала в коридор, к телефону. Там она забралась с трубкой под старое зимнее пальто, висевшее на вешалке, чтобы разговором не разбудить Юрочку, и набрала номер диспетчерской «Колора».

— Это кто? — спросила сиплым шепотом. — Девушка, вы меня не знаете, я Фирсова жена. Скажите, как кинескопы, пошли? Что, что? Ой, спасибо, девушка!

Она положила трубку и, уже не осторожничая, кинулась в кухню, поставила на газ чайник, а потом вошла в комнату к Юрочке.

— Сынок! Вставай!

Юрочка зашевелился, завозился, из-под одеяла высунулись его длинные тонкие ноги с немыслимо огромными ступнями: сорок первый размер, это в тринадцать-то лет! И ростом он был побольше родителей. «В сверстников удался», — пошучивал отец, довольный, что Юрочку минуют все неприятности, какие бывают у мужчин маленького роста. Таня иногда притворно бурчала, что, мол, с подзатыльником не дотянешься и останется ребенок недовоспитанным. На что Валя Фирсов советовал, чтобы кормила его раз в неделю, не чаще, авось тогда перестанет «выкидывать листья». Но Таня кормила сына каждый день. И даже с пристрастием. Юрочка был у них третьим ребенком, можно сказать, последышем. Первый — сын — умер от дифтерита. Вторая — девочка — погибла при родах. Фирсовы, пережив это в ранней молодости, в самом почти начале своей семейной жизни, никогда об этом не вспоминали и не рассказывали. И на заводе постепенно забылось, что у них были еще дети, кроме Юрочки.

— Вставай, сынок! К папке поедем, на «Колор».

Юрочка высунул нос из-под одеяла.

— Кинескоп пошел?!

— Пошел, пошел, — Таня вернулась на кухню, загремела чашками.

Дойдя до станции метро, они еще минут пять подождали, пока откроются двери, и попали на первый утренний поезд. Через несколько перегонов вагон выскочил из туннеля — путь шел по поверхности, — замелькали совсем подмосковные перелесочки, овражек. Разрослась Москва, чего только нет теперь в черте города, думала Таня, вспоминая свои детские прогулки сюда за грибами. Но это место еще сохранило хоть немного свой природный вид. А в иных дома, магазины, асфальт поглотили полянки и рощи без остатка.