Московская история

После этого Юрочка влюбился. «Она» работала контролером на участке масок, сидела над светящимся изнутри столом-стендом в белых перчатках. Юрочка, кончив работу, подолгу простаивал за стеклянной дверью участка, глядя, как мелькают эти белые перчаточки, как сосредоточенно хмурится розовое лицо над прозрачным листом тонкого металла, как подрагивают зеленые цифры на электронном табло над головой девушки. Наконец она заметила его и спросила, что за парнишка там торчит. Юрочка вошел, солидно представился, а затем пригласил ее в кино. Избранница повела себя точно так же, как остальные: сделала круглые глаза и захихикала. Юрочка спустился в бытовку, заперся в пустой душевой и долго рассматривал себя в зеркале над умывальниками. На лбу и подбородке у него виднелись набухшие прыщики, но в целом это было вполне нормальное мужское лицо. Юрочка всегда старался, чтобы оно не оставалось без какого-нибудь следа работы: легкого мазка машинного нагара, пятнышка тавота, налета металлической пыли на щеке. Чтобы не оставалось сомнений, кто есть кто. Нет, в смысле внешности все являло порядок, и поведение избранницы оставалось объяснить лишь причудливой тайной женского естества.

Отец, возясь со своими конструкциями дома, часто рассказывал Юрочке, как преодолеваются разные хитрости материалов и узлов, показывал, как с ними обращаться, чтобы заставить действовать, и Юрочка примерно так представлял себе и единоборство с лукавым девичьим характером, который тоже надо понять и суметь взять в руки. Очаровательное существо в белых перчатках стоило борьбы.

Два раза судьба благоволила к Юрочке, и ему удалось блеснуть перед избранницей: отказал электронный счетчик, и Юрочка явился вместе с наладчиком, парнем довольно ленивым, охотно свалившим «эту мельтешню» на усердного ученика. Юрочка, ловко работая инструментом, не сомневался, что за ним следит восхищенный взгляд и что он оценен по заслугам.

Но оказалось, что все не так просто, и любовь действительно, как пишут в книжках, должна претерпеть испытания. Возле Юрочкиной милой наметился оператор фотоэкспонирования, обладатель усов и кудрей до плеч, который бессовестно использовал все перебои с поступлением металлической ленты для просиживания возле контролера в белых перчаточках.

Вскоре Юрочку осенила догадка, что они даже уходят вместе домой. (Или в кино?!) Юрочка перестал интересоваться мамиными пирогами, игнорировал суп, не слышал, что рассказывает отец о новой «машине» центробежного литья. Он обдумывал, как проверить свою ужасную догадку. Будучи однажды отправлен в подвальный склад за резцами для мастерской, он обнаружил, что из камеры транспортного путепровода открывается широкое поле обзора, откуда можно видеть всех выходящих из подъезда «Колора» в направлении автобусной остановки.

Лето уже набрало полную силу. В заводском пионерлагере отдыхала вторая смена ребят, и Таня нет-нет да и вздыхала ночью в ухо своему Валентину, что не пора ли проявить родительскую власть и велеть Юрочке закругляться с работой. Почти все каникулы парень на производстве, на носу восьмой класс, а мальчишка отощал совсем и ест плохо с переутомления. Но Фестиваль улыбался в темноте, вспоминая, как сын принес и выложил перед матерью первую получку, всю до тринадцати копеек мелочью. «Сынок, — сказала Таня, — ты бы хоть трешку зажал, вон как батька твой», — и вмиг показала тайный уголок за подкладкой Фестивалевого бумажника, где действительно хранилась вечная потертая десятка. «Ну, он все-таки депутат Верховного Совета», — оправдала она размеры суммы. И выдала Юрочке три рубля.

После первой получки Юрочка загордился, стал солидный, и речи быть не могло о применении родительской власти. Танины вздохи таяли безрезультатно. Неизвестно почему, она беспокоилась все сильнее, придумывая разные страхи относительно Юрочкиного здоровья, а в последнюю неделю уже прямо ждала со дня на день, что у сына откроется чахотка. Она твердила это Фестивалю, и тому становилось не по себе. Он думал о свойствах материнской психики, о неразумных силах души, плавящихся в чрезмерной любви к потомству, и не решался отвергнуть их благородство, ибо благородство всегда безрассудно. Фестиваль понимал жену, разделял с ней ее чувства, хоть и не опускался до ее предчувствий. Но тем не менее и ему вдруг становилось не по себе от ее вздохов. В конце концов он решил, что пора прекращать Танино беспокойство, а то она еще сама заболеет, чего доброго. Зачем жить в постоянном напряжении? Действительно, пора парню и отдохнуть. Наработался, хватит. Наверстает остальное в следующие каникулы. И вообще — вся жизнь впереди. Успеет еще.

И чтобы Таня окончательно успокоилась, Фестиваль обнял ее, шершавым ребром ладони отвел прядку волос со лба и прошептал, что завтра поговорит с Юрочкой. Как раз подоспел отпуск, можно им вместе поехать в деревню.