Московская история

Назавтра у Юрочки было решено занять наблюдательный пост в транспортном отсеке, День выдался жаркий, и в холодильных установках на химическом участке предприимчивые ребята попрятали бутылки с пивом. Туда после обеденного перерыва стали потихоньку наведываться посвященные, из тех, кому заводская газировка казалась напитком недостаточно утоляющим. Среди жаждущих был и некий оператор Вова. Вова пел в ансамбле «Мотодром», владел диском «Вавилон» в исполнении Бонни-М, снял целую коллекцию слайдов со знакомыми девушками, ездил на мотороллере и притом обладал массой достоинств парня без затей, который никому не лезет поперек, а просто живет в свое удовольствие. Рабочее место Вовы помещалось у погрузочного окна конвейера, где он ставил кинескопы в подвески воздушного транспортера. Дальше пузатые стеклянные трубки уже плыли сами через все здание на склад сборочного цеха, то поднимаясь к потолку, то опускаясь и пересекая дорогу людям, напоминая горный подъемник для лыжников, где в легких стульчиках они бесстрашно болтаются над пропастью.

Вова пошел работать оператором на «Колор» потому, что жил неподалеку в новом микрорайоне. Что касается специальности, то ему было все равно кем. Он не видел смысла, как его родители, таскаться через весь город в «свои конторы». Какая разница, лишь бы близко. Все остальное Вову не волновало. «А я не карьерист», — отвечал он, если кому-то приходило в голову спросить его, почему он «не стремится». Втроем с родителями их зарплата составляла приличную сумму; на все, что надо, хватало. Одним словом, жили как все. О чем тут думать.

В тот день Вова с утра мечтал о Медвежьих озерах, а после обеда еще стало невмоготу от котлет с подливой, и ребята мимоходом шепнули, что у химиков есть пиво. Это было значительно дальше, чем до стойки с газировкой, но Вова решил, что ради такого дела обернется, торопливо подпихнул кинескоп в подвеску, скинул рукавицу и побежал. А кинескоп поехал на краю легкой металлической сетки, неустойчиво покачиваясь на обращенном вниз отполированном, сферически выпуклом экране, литой и тяжелый, как японский божок.

Жара не помешала мастеру в положенный час нудно напомнить Юрочке, чтобы кончал работу. Юрочка, сжав зубы, снова поклялся про себя отомстить ему во всесильном будущем. Это будущее разительно отличалось от нынешнего Юрочкиного угнетенного положения, и приятно было думать, что, дай только пролететь нескольким годам, и все изменится самым прекрасным образом. В свой срок, так же неминуемо как паспорт и усы, у него появится жена, детишки и работа, где никто не посмеет снисходительно отмахнуться, а, наоборот, станут со вниманием и серьезностью выслушивать его мнение.

Жена (та самая, в белых перчатках), подождав его в подъезде, поцелует в щеку, и они отправятся в кино или в театр.

Ничего особенного, но, возможно, жизнь, жизнь закрутит иначе, свяжет с космической техникой, монтажом и испытаниями орбитальной станции, длительными полетами, и жена (в белых перчатках) прилетит с группой поиска в точку посадки и будет издали махать ему с радостью и нетерпением. Да, все это вопрос времени, только времени. Этих медленных, неповоротливых часов, чугунных минут, бесконечных секунд.

«Счастливое детство» — чепуха, не отлипнет никак, не скинешь его, не избавишься. Особенно, когда ты уже вышел на финишную прямую и хочешь одним рывком перескочить, ведь ты уже все равно там и знаешь, что все равно будет.

Юрочка кружил в этих сладких мечтах невдалеке от цеха масок, уходил и вновь возвращался к стеклянным дверям, стоял и глядел оттуда на свою зазнобу, не подозревавшую пока о великолепном будущем, которое ждет, если только она сумеет дождаться совсем немножко.

Никто вокруг не обращал внимания на длинного смешного парнишку в широком для него синем халате наладчика. «Акселерат», — называли таких новомодным и слегка обидным словечком, подчеркивая разрыв между взрослостью тела и детскостью души. Но душа Юрочки уже была гораздо взрослее, и в своем стремлении к взрослости Юрочка преодолевал гораздо большие высоты, чем те, кто спокойно шествовал по равнине молодости под защитой благополучия и беззаботности. А Юрочка, опередив себя, ощутив разрыв, уже умел страдать и добиваться. Он «стремился».

А девушка, склоненная над контрольным столом, проверяла на просвет тонкие металлические листы масок, и электронная машина вела счет годным штукам.

Когда смена стала близиться к концу, Юрочка отправился в цокольный этаж, стараясь пройти так, чтоб никто не спросил, куда и зачем, и проскользнул через узкую дверь с надписью «Хода нет» в транспортный отсек. Сюда, через потолочный люк, пощелкивая узлами креплений, спускались, как кабинки «колеса обозрения», подвески с кинескопами. Совершив плавный вираж в пространстве отсека, они уплывали вдоль тесного коридора дальше, мимо маленьких окон в цоколе здания, по лесенке света и тени, то вспыхивая зеркальным блеском стекла, то исчезая в темной полоске стены.