Московская история

Время, оставшееся до четверга, Дюймовочка назвала «столпотворением». Начать с того, что бедный Павлик как был вызван к директору в понедельник утром, так ушел из кабинета лишь в среду вечером, — да, да, должно быть, и ночевал там, и мылся, и все прочее; так, по крайней мере, ей казалось, если быть скрупулезно точной. Она ведь не сумасшедшая, и уходила домой в положенные часы. Затем Ирина Петровна — женщина, ничего не скажешь, достойная уважения, но и она все эти дни торчала в кабинете у «этого» почти безвылазно. А Ижорцев! Тоже туда же! Совсем недавно мальчишкой был! Проныристый и хитроватый, в радиоцехе помнят, как Светку — певицу, красавицу, в чисто поле вывел, обманул; можно сказать, в загс не явился! Ну, это дело их, ее, Дюймовочку, не касается. Ижорцев тоже с ними засел. Только выскочит на минуточку и с ее секретарского аппарата своей высокопоставленной женушке наяривает: «Как ты, Аидочка? Творог скушала?» (нежности просто неземные) — и обратно, к Ермашову… совещаться. И кого только не притянули: Рапортова Геннадия Павловича, секретаря парткома, уговорили с ними сидеть. За эти дни по директорскому телефону прозвонили по междугородным заказам почти весь лимит. Скорей бы уж эта Елизавета возвращалась из командировки, черт ее заверти совсем! Она бы хоть усмирила муженька. Ермашов пробовал и Алексея Алексеевича втянуть во всю эту катавасию. Ходил к нему в кабинет бумаги показывать. Но Лучич ответил, что у него своя точка зрения, и ему вмешиваться в их затею бессмысленно.

На этом столпотворение закончилось. В четверг утром Ермашов вызвал Степана Аркадьевича и уехал в министерство.

В полдень, когда начался обеденный перерыв, вдруг заглянул в дирекцию Валя Фирсов и, смущаясь, по обыкновению, поинтересовался, не вернулся ли уже Евгений Фомич. Получив отрицательный ответ, Фирсов поскучнел лицом, задумчиво ковырнул темным от металла пальцем шурупчик на дверной ручке (оказавшийся в полном порядке) и так же скромно удалился, оставив Дюймовочку в совершенном остолбенении: и Фирсов туда же!

— Речь пойдет о цветных телевизорах?

— Да, — кивнул Ермашов.

Министр подвинул к себе миниатюрный микрофончик.

— Виталий Петрович, попросите ко мне Яковлева.

Ермашов кашлянул. Повлажневшими пальцами поправил перед собой папку из пухлого пластика, на которой виднелся фирменный знак завода. И сказал глуховато, как будто его запрятали в бочку:

— Я бы хотел сначала изложить все вам лично, Петр Константинович.

— Нет, это невозможно, — министр отодвинул микрофончик в сторону.

Наступила тягостная пауза. Министр, видимо, не хотел, а Ермашов не мог заполнить ее хотя бы простым набором фраз о заводе, о выполнении плана, чтобы как-то укрепить впечатление благоприятной ситуации. Как будто нарочито громко стучали высокие деревянные часы в углу. «Сколько можно идти эти десять шагов по коридору? — думал Ермашов, поддаваясь вполне неприязни к Яковлеву. — Сколько можно…» Наконец дверь отворилась, Владимир Николаевич вошел, и от него — показалось Ермашову — так и веяло благополучием. Раздражение этим уверенным спокойствием подтачивало собранность, Ермашов начал терять силы. Ненужные хаотичные воспоминания о всех неудачах, какие он претерпел в решающие минуты общения с людьми, от которых зависела его судьба, сковали его свободу и естественность. Он чувствовал свою отталкивающую заинтересованность, суетливость, неприятное нервничанье. Он уже начал проигрывать, это ясно.

Министр улыбкой пригласил Яковлева сесть.

— Это по вашей части, — сказал он.

— Я в курсе, — подтвердил Яковлев, садясь против Ермашова.

— Итак? — министр надел очки, приготовился слушать.

Ермашов судорожно сжал в пальцах папку.

— Мы просим министерство поручить организацию первого в стране массового производства цветных телевизоров нашему заводу, — заученно начал он. — Вот здесь, в этой папке, все предложения, которые разработали наши специалисты. Они заключаются в следующем…

— Извините, Евгений Фомич, — мягко остановил Яковлев и повернулся к министру: — Мне кажется, сейчас не стоит вдаваться в подробности. Мы их обсудим на коллегии, когда вопрос решится принципиально.

— Но в этих подробностях все дело!

— Безусловно. Мы и займемся их привязкой, когда определится объект.

У Ермашова обрисовались челюсти, на скулах заиграли живчики.

— На пустом месте такое дело начинать труднее, — голос его стал тихим, едва слышным, как будто не имеющим сил пробиться. — Суть в том, что мы предлагаем себя как базу. У нас опыт, традиции, высокая школа рабочего мастерства. Мы сделаем это гораздо быстрее.

Яковлев, сложив губы трубочкой, вздохнул.

— Ну зачем все тянуть на Москву? Город и так перегружен.

— …Перегружен конторами, согласен! Но талантливыми рабочими руками — нет! Наши звездовцы — богатство редкое, и надо пользоваться его возможностями.

— А кто ж возражает? Воспользуемся, конечно. Ваши разработки лягут в основу будущего производства. И кое-кому из специалистов предложим…

Министр улыбнулся.

— Не устраивайте мне в кабинете директорских инфарктов, Владимир Николаевич.