Московская история

Ермашов спохватился, постарался расцепить зубы, расслабиться. Он знал за собой это темнящее чувство подступающего бешенства, когда глаза начинают давить на веки изнутри, будто собираясь взорваться и разнести собеседника в мелкую крошку.

Яковлев покачал головой.

— Евгений Фомич коммунист прежде всего. Я знаю его много лет, знаю его преданность делу. Он сумеет перешагнуть через свои нынешние узковедомственные интересы и взглянуть на проблему с точки зрения общегосударственной.

— Спасибо! — крикнул кто-то голосом Ермашова.

— Позвольте, — сказал министр.

— Прошу простить, — Ермашов опустил глаза, увидел свои побелевшие кулаки, сжимающие папку.

Дверь скрипнула, впустив Виталия Петровича. Помощник нес три стакана чаю в металлических подстаканниках. Он спокойно и бесшумно расставил их, подвинул едва заметно к Ермашову блюдечко с сахаром. «Он пришел мне на помощь, — подумал Ермашов, и это мгновенно успокоило. — Хватит терять время, излагай быстро то, что задумано».

— Пожалуйста, продолжайте, — сказал министр Ермашову, помешивая чай ложечкой.

Ермашов поднял папку, поставил ее ребром как подпорку для рук.

— Мы предлагаем… нет, мы просим доверить это дело нам. Мы подсчитали — у нас есть возможность осилить массовое производство.

— На каких площадях? — спросил Яковлев. — Какими кадрами? И вместо чего?

— В этом и заключается наша идея, — Ермашов вдруг почувствовал, что наконец нащупал русло и начал идти по створам; белые знаки створов сошлись в одну линию, указывая одно-единственное верное направление. — Мы предлагаем построить новый корпус, в котором разместим сборочное производство. Только конвейерные линии. Они дадут мощность. А детальное производство разместить по старым цехам, кроме того, вынести его кое-где на периферию. Есть возможность договориться с несколькими радиозаводами, они охотно возьмутся внедрить наше оборудование и работать на нашу сборку.

— То есть речь идет о производственном объединении? — уточнил министр.

— Именно так, Петр Константинович. Теперь о кадрах: мы им помогаем, учим, посылаем своих специалистов к ним на время. Но главная марка, главное качество на сборке — наше. Наша, звездовская, гарантия.

— А где вы возьмете место для сборочного корпуса? — спросил Яковлев.

— Так оно у нас уже есть, возле окружной.

— Позвольте, это место вам выделили под цех радиоблоков.

— Именно. Четыре года не можем строительство с места сдвинуть. Все у строителей дела обнаруживаются поважнее. Радиоблоки — эка невидаль, по всей стране заводы имеются.

Яковлев пожал плечами.

— И тем не менее, как раз по радиоблокам у вас туговато с планом. Еле-еле удовлетворяете заказчиков.

— Это потому, что план у нас неразумно завышен, мы каждый год прибавляем «от достигнутого». А потом вынуждены перегружать себя заказами, чтобы его выполнить. И в результате получается некая видимость. Я не хочу, чтобы эта видимость помешала нам взяться за то, что мы действительно сможем дать народу в самые короткие сроки — цветной телевизор!

— Евгений Фомич, я вынужден напомнить вам, что журавль в небе тоже «видимость», — Яковлев взял стакан, отпил маленький глоток. — Вы сорвете завод с нормального ритма, взвалив на плечи людей новую нагрузку, пусть даже с самыми благими намерениями. Конечно, строить — прибыльно и престижно. Получите от нас фонды и как-то сведете концы с концами. Но на какое время? Чем вы потом компенсируете людям перегрузку? Стоп, вы уже приготовились сказать «цветными», это само собой разумеется. Но боюсь, что проблема не так проста.

На маленьком столе возле локтя министра вдруг загудел зуммер, тихо и настойчиво.

— Простите, — он взял легкую серую трубку. — Слушаю. А, это ты… попроси-ка быстро бабушку подойти к телефону.

Где-то там, в его доме, видимо, очень быстро исполнили распоряжение, потому что министр сразу же сказал:

— Зина, будь добра, следи за ней. Она звонит мне уже в третий раз. — И, тут же положив трубку, обратился к Ермашову: — Пожалуйста, есть у вас еще аргументы?

— Есть, — Ермашов с трудом удержался, чтобы не встать. У него было ощущение, что он проваливается в глубокий колодец, летит, летит в гулкую черноту, а над головой уменьшается, удаляясь, золотой квадратик света. — Есть… последний школьный звонок.

— Послед… что? — министр снял очки, с неожиданным интересом облокотился на стол, пытаясь поближе рассмотреть Ермашова.

— Он прозвонит, — сказал Ермашов, стараясь не глядеть на Яковлева, — и за ребятами закроется школьная дверь. Но откроется другая. В светлые залы со стеклянными стенами. С мягкими креслами на рабочих местах. С клавиатурой пультов управления. С цветником. С квартирами в новых домах. Детским садиком. Друзьями по работе. С профилакторием на водохранилище. Базой отдыха на лучших курортах. Пройдут годы, и ребята скажут: завод дал мне все. Я ему — работу, а он мне — целую жизнь.

Яковлев сидел, не шевелясь, опустив глаза. Ермашов положил руки на папку, дрогнувшие пальцы нащупали выпуклые буквочки знака завода.