Московские дневники. Кто мы и откуда…

«В ту пору германистика и марксистская философия — последнюю хочу упомянуть непременно — своей довольно догматичной манерой на годы замедлили начало моего писательства. Поскольку отняли у меня непосредственность переживания. Собственно, перелом произошел только на „Кристе Т.“. B „Расколотом небе“ он только начинается, но настоящий прорыв, когда рушатся плотины, состоялся на „Кристе Т.“».

Она проследила и более отдаленные исторические источники трагической вины, ее собственной — личной — и ее современников, публицистически разъяснила и воспроизвела художественно (например, в «Образах детства»).

Повесть «Что остается», поднявшая столько пыли на литературных страницах крупнейших немецких газет, пожалуй, также и политическое свидетельство, но в первую очередь это лирическая проза, разбирательство автора с самой собой. Она размышляет о конкретных событиях в нынешней Германии, а вместе с тем об общих проблемах многогранных взаимоотношений художника с текущими событиями. Как духовные, так и эстетические истоки этой повести вновь надо искать в восточно- и западногерманских СМИ; непредвзятые литературные критики скорее отыщут их в публицистике Георга Фёрстера или Генриха Гейне.

Лев Копелев с Кристой и Герхардом Вольф на открытии выставки Копелева «Немецко-русские встречи» в Берлинской городской библиотеке, 1996 г.

Посвящение в книге Льва Копелева «И все же надеяться. Тексты немецких лет» («Гофман и Кампе», 1991)

«Кристе Вольф и Герду — в знак давней, но нестареющей дружбы, любви и восхищения, сердечно — подпись»

III

Когда этот текст уже был в типографии, в актах Штази была обнаружена папка 1959–1961 годов, содержащая документы об отношениях Кристы Вольф со Штази. Ее противники почувствовали свои оценки подтвержденными, а иные друзья огорченно молчали — стало быть, все же было кое-что сексотовское. Ни те ни другие не заметили — а тем паче всерьез не задумались, — что это «дело» еще в 1962-м было закрыто. Многочисленные отчеты, донесения и прочие материалы госбезопасности в последующих 41 папке, напротив, свидетельствуют, что Криста и Герхард Вольф с шестидесятых годов находились под наблюдением Штази, под слежкой, были объектом доносов как противники государства и партии.

В арифметическом примере этой истории об отношениях между писательницей и государством заложен глубокий трагический смысл. Бертольт Брехт, Анна Зегерс, Максим Горький, Александр Твардовский и другие писатели сознавали слабости и ошибки политической власти, которая господствовала в якобы социалистических странах, однако же верили, что, несмотря ни на что, в итоге все же будет построено справедливое социалистическое общество. «Ты рядом, даль социализма», — мечтал Пастернак.

Чем на самом деле были советские «органы государственной безопасности» — ЧК, ГПУ, МГБ, КГБ, — большинство моих сверстников и многие старшие мои соотечественники начали замечать и понимать только в жуткие годы террора после 1936-го. Однако вторжение гитлеровских войск в 1941 году затормозило и прервало этот процесс.

В поздние пятидесятые годы, когда «оттепель» в Москве обещала весну, в Восточном Берлине провозгласили «новое мышление» и ускоренное строительство реального социализма. Что как раз в это время молодая лейпцигская литераторша видела в товарищах из госбезопасности сотрудников и соратников по такому строительству, отнюдь не исключение, скорее правило, трагическое заблуждение многих людей. То, что тогда думала и чувствовала, она, пожалуй, уже описала или еще опишет. Что она не опубликовала этих воспоминаний ранее, а кое-что и вправду забыла, вполне понятно. В течение нескольких месяцев три десятилетия назад, когда говорила с «ловцами душ» как товарищ, Криста Вольф была одним из многих обманутых партией, доверчивых, заблудших людей. Но когда вырвалась из паутины, была одним из немногих смельчаков.

В 1968 году войска Варшавского договора вторглись в Чехословакию, советские танки задавили мечту о «социализме с человеческим лицом». С тех пор все большее число людей в якобы социалистических странах начало понимать, сколь беспределен был обман, маскировавший бесчеловечную суть их государственной власти. Но большинство не осмеливалось выступить против него публично. Боялись — и справедливо — репрессий, тревожились о своих близких и не хотели гражданской войны.

Криста Вольф тоже не протестовала публично, только не от страха. Она бы легко могла уехать на Запад, была бы там принята с восторгом, во многих отношениях жила бы лучше, увереннее. Но она осталась, ибо считала себя гражданкой и писательницей ГДР. Не хотела покидать свою родину, своих восточногерманских соотечественников, как признавалась и Анна Ахматова: