Московские французы в 1812 году. От московского пожара до Березины

Однако этот приход победителей успокаивал не всех. «Пока французский авангард занимал город, — рассказывал шевалье д’Изарн, — несколько иностранцев, в малом числе, появились на улицах и в окнах; все остальное население забаррикадировалось в домах и никому не отпирало двери. Опустевшая Москва представляла собой западню, тем более опасную, что в большинстве домов, как полагали, прятались ее жители». Как мы видим, в оккупированном городе ощущалась тяжелая атмосфера, насыщенная неуверенностью и страхом. Проживавшие в Москве иностранцы умерили свои душевные порывы, раздираемые между патриотической радостью и тревогой. Оккупанты, со своей стороны, были спокойны не более. Куртизанка Ида Сент-Эльм, сопровождавшая Великую армию, подчеркивала: «Когда мы входили в Москву, наконец-то оккупированную нашими войсками, этот огромный город показался нам гигантской могилой; пустынные улицы, пустые дома, эта торжественность разрушения заставляла сжиматься сердце. Несмотря на победную помпу, я чувствовала, что при виде ее мною овладевает какая-то незнакомая меланхолия; знамена казались мне унылыми и чуть ли не обвитыми траурными лентами и мрачными предчувствиями»^{115}.

Пока передовые части входили в почти мертвый город, император Наполеон ждал на окраине, возле Смоленской заставы, расположенной на юго-западе Москвы. С предыдущего дня, не зная, что город практически опустел (в нем осталось около пятой части населения, то есть двадцать — двадцать пять тысяч человек), он ждал, что ему навстречу выйдут городские власти. Польский эмиссар еще 1/13 сентября был послан поторопить или инициировать отправку депутации. Он повстречал французского учителя, г-на де Вилье, который отвел его в город, где теоретически должны были находиться власти. Но там никого не оказалось. Никто не вышел навстречу Наполеону, и тому была причина. Управляющие городом чиновники уехали. Губернатор Ростопчин отправился во Владимир, взяв с собой мебель, во всяком случае, самую ценную, чтобы она не досталась оккупантам. Когда император Наполеон осознал возникшую ситуацию, он пришел в ярость и решил отложить свой въезд в город. «Он рассчитывал на то, что до следующего дня жители организуют депутацию, — пояснял шевалье д’Изарн, — или на то, что французы, итальянцы, немцы — его подданные явятся от своего имени. Но ничего такого не произошло. Бонапарт заночевал у заставы, в доме трактирщика, а во вторник, 2 сентября, в два часа дня^{116} отправился в Кремль, без барабанного боя и сигналов труб, возмущенный тем, что офицеры его свиты назвали наглостью и беспрецедентным афронтом». Став хозяином города, он назначил маршала Мортье^{117} генерал-губернатором Москвы на место уехавшего Ростопчина.

Маршал Мортье

Тем не менее по приезде Наполеона в Москву все-таки образовалась небольшая делегация от живущих в городе иностранцев, которая попросила допустить ее к императору, чтобы рассказать ему о своих радостях и страхах. Наполеон принял эту делегацию, целиком состоящую из иностранцев, «в большинстве своем самых богатых купцов, обосновавшихся в Москве; во главе их фигурировали г-да Рисс и Сосе, компаньоны-руководители крупнейшей французской книготорговой фирмы в империи»^{118}. Их цель была весьма почтенна: движимые чувством гуманности и общественной безопасности, они явились отдать свое имущество под покровительство завоевателя, которому они рассказали о высылке Ростопчиным сорока иностранцев. Император потребовал подробностей, но сквозь его доброжелательные манеры проскальзывали некоторые нетерпение и неудовольствие; он сократил аудиенцию, озабоченный, очевидно, отсутствием той депутации бояр, которая обманула его ожидания. «Несмотря на эту внешне холодную первую встречу, Наполеон не бросил своих соотечественников и дал ход их просьбе». На следующий день (3/15 сентября) он принял меры в этом направлении. «Забота, проявленная императором к судьбе сорока изгнанников, скоро выразилась в конкретных действиях. Список их имен был вручен маршалу герцогу Тревизскому, назначенному московским губернатором. Наполеон, которому передали список, заглянув в него и увидев имена одних лишь артистов, литераторов или негоциантов, приказал позвать Бертье. „Напишите от моего имени графу Ростопчину, — сказал он, — что войны ведутся солдатами против солдат, а не против артистов, учителей или торговцев. Скажите ему, что если хоть с одним из французских изгнанников что-нибудь случится, русские офицеры, находящиеся в плену, ответят за это головой“. Он простер свою заботу еще дальше: приказал, чтобы по нашим следам была отправлена погоня. Руководить ею был назначен адъютант короля Неаполитанского, юный граф Луи де Нуайе. Во главе кавалерийского отряда этот офицер проскакал вдоль берега Москвы-реки двадцать пять верст вниз по течению, но все усилия были напрасны. Барка уже много дней как плыла по водам Оки»^{119}. Пришлось ждать еще долгие месяцы, чтобы не сказать «долгие годы», прежде чем эти гражданские лица, жертвы войны между Францией и Россией, вернулись домой.