Московские градоначальники XIX века

Как отмечал позднее Ростопчин, «одна колокольня, два места в стенах, две башни и четвертая часть Арсенала взорваны. Царский Дворец остался невредим, даже огонь не мог в него проникнуть. Починки стоили всего на все 500 тысяч рублей»[68].

Следы пребывания в Москве французов были ужасными. Завоеватели вели себя как варвары — грабили, убивали, насиловали. С попадавшихся им москвичей прямо на улице снимали последнюю рубашку, а затем заставляли награбленное добро нести в казармы, которые они устраивали в православных храмах. Церкви они также приспособили под конюшни и склады с продовольствием. В самих церквях после посещения их французами не оставалось ничего ценного и святого — они обдирали позолоту с окладов икон, тащили шитую золотом парчу и др. Церковное золото и серебро переплавляли тут же.

В одном только Успенском соборе они переплавили 325 пудов серебра и 18 пудов золота. С колокольни Ивана Великого солдаты Наполеона сняли крест, надеясь поживиться его золотым покрытием. В кремлевских соборах они осквернили великокняжеские и царские гробницы, а также мощи святителей московских, выкинув их из гробниц. Москвичей — священников и мирян, пытавшихся сопротивляться средневековому вандализму, убивали.

Французы обобрали до нитки Страстной монастырь: шарили по опустевшим кельям, тащили всё, что хоть как-то блестело золотом и серебром. Сломав замок на кладовой, хранившей сундуки с вещами монашек, оккупанты унесли всё. Но монастырскую ризницу им не суждено было найти. Старый шкаф с драгоценной утварью благополучно простоял под соборной крышей. Кстати, богослужения новая власть разрешила уже через две недели после занятия Москвы, для чего французским генералом в обитель были присланы парчовое одеяние, мука и вино, растащенное ранее его солдатами.

Каковы же были итоги московского пожара? Согласно статистическим данным, из более чем девяти тысяч зданий сгорело почти шесть с половиной тысяч, то есть две трети всей городской недвижимости. Каменных домов уничтожено пожаром было более двух тысяч, деревянных — четыре с половиной тысячи. Сожжена была и половина всех московских церквей, их осталось чуть более сотни. Москва если не умерла, то была при смерти.

Что и говорить, и французы, и русские оказались не слишком изобретательны в выборе средств борьбы с неприятелем в городских условиях. А ведь выбор был — бои на улицах города, превращение каждого дома в крепость — таких примеров было во множестве уже в другую Отечественную войну, которую зовем мы Великой. А в Отечественную войну 1812 года Москву просто спалили. Еще одно важное обстоятельство — когда в 1814 году великая справедливость восторжествовала и русские войска добрались до окрестностей Парижа, французам даже в голову не пришло подпалить свою столицу. Потому столь торжественным был въезд императора Александра I в побежденный город.

Могла ли Москва остаться в живых? Конечно, могла. Другой вопрос, каким был бы исход Отечественной войны и закончилась бы она в 1814 году или нет. Но главнокомандующим русской армией был Кутузов, который (хоть и одним глазом) видел стратегический выигрыш в том, что Москва должна быть пожертвована ради спасения России. Он рассчитывал, что в то время, пока наполеоновские солдаты будут грабить Москву, русские получат передышку и сумеют перегруппироваться. Так же как Ростопчин отдал Верещагина на растерзание толпе, так и Москву Кутузов кинул на расправу французам. Может быть, другой на его месте придумал что-нибудь иное, но другого главнокомандующего у России в то время не было.

То, что Москва сгорела, — это уже следствие стратегии Кутузова. И не для того оставлял он Москву французам, чтобы они в ней перезимовали. Вот почему ответственность за пожар Москвы несут два человека — генерал-фельдмаршал Кутузов и генерал от инфантерии Ростопчин. Один не защитил Москвы, другой — бросил ее. Спорить здесь можно лишь о степени вины каждого и о том, насколько вина одного повлекла вину другого. Кто кому не дал подкрепление, не пригласил на военный совет, вовремя не проинформировал и т. д. Но поскольку нас интересует именно Ростопчин, на нем мы и остановимся.