Московские градоначальники XIX века

«В 1842 году учредились литературные вечера у генерал-губернатора Москвы, добродушного и благородного князя Дмитрия Владимировича Голицына, — пишет Дмитриев. — Мы этому очень удивились, потому что он был совсем не литератор. Но вот что было этому причиною. Ему велено было наблюдать, и наблюдать за всеми, бывающими на наших вечерах. Он, как человек благородный, нашел такое средство, чтоб этих же людей приглашать к себе и тем, с одной стороны, узнать скорее их образ мыслей, с другой — успокоить правительство тем, что они и у него бывают! И что же? Эти четверги князя были самыми приятными и лучше всех наших вечеров. На них говорили свободнее, чем у нас, потому что сам генерал-губернатор был свидетелем и участником этих разговоров: никого уже не боялись, а вредных политических рассуждений и без того никому не приходило в голову. На этих вечерах, по желанию хозяина, читались и стихи; кроме того, был всегда прекрасный и тонкий ужин, чего у нас не было! — Но будь другой на его месте, надзор принял бы другое направление»[136].

Последнее из выделенных нами предложений является очень важным с точки зрения оценки той роли, что играл Голицын в определении политики власти по отношению к либеральным кругам Москвы. Ведь лучший способ контроля власти над инициативой снизу — возглавить ее.

Многие московские литераторы, преподаватели университета стремились попасть на четверги у князя. Один лишь Гоголь, которого Голицын очень ценил, находил ту или иную причину, чтобы не прийти, например сказывался больным.

Интересен разговор между Шевыревым и Погодиным, с одной стороны, и Голицыным — с другой. Князь спрашивал: «А что же Гоголь?» — «Да что, Ваше сиятельство! Он странный человек: отвык от фрака, а в сертуке приехать не решается!» — отвечали ему. «Нужды нет; пусть приедет хоть в сертуке!» — парировал Голицын и смеялся.

Но однажды Гоголя все-таки удалось заманить. В феврале 1842 года на литературном вечере в генерал-губернаторском особняке на Тверской Николай Васильевич прочитал свою большую статью «Рим». Мы даже знаем точную дату, когда Гоголь пришел к Голицыну. 4 февраля 1842 года Шевырев просил Погодина: «Четверги открываются: завтра ты приглашен. — Гоголь обещал чтение, о котором я говорил князю Голицыну. Нельзя ли устроить его в этот четверг? Поговори ему и спроси у него»[137].

Как пишет Дмитриев, Шевырев и Погодин «привели его и представили князю своего медвежонка. Он приехал во фраке, но, не сказав ни слова, сел на указанные ему кресла, сложил ладонями вместе обе протянутые руки, опустил их между колен, согнулся в три погибели и сидел в этом положении, наклонив голову и почти показывая затылок. В другой приезд положено было, чтоб Гоголь прочитал что-нибудь из ненапечатанных своих произведений. Он привез и читал свою «Аннунциату», писанную на сорока страницах, тяжелым слогом и нескончаемыми периодами. Можно себе представить скуку слушателей: но вытерпели и похвалили. — Тем и кончились его посещения вечеров просвещенного вельможи…»[138]. Что и говорить, злыми словами написано, с плохо скрываемой завистью. Недаром автора этих воспоминаний прозвали лже-Дмитриевым.

Степан Аксаков рассказывал по-другому, по-доброму: «У Гоголя не было фрака, и он надел фрак Константина (сын С. Т. Аксакова. — А. В.). Несмотря на высокое достоинство этой пиесы, слишком длинной для чтения на рауте у какого бы то ни было генерал-губернатора, чтение почти усыпило половину зрителей; но когда к концу пиесы дело дошло до комических разговоров итальянских женщин между собою и с своими мужьями, все общество точно проснулось и пришло в неописанный восторг, который и остался надолго в благодарной памяти слушателей»[139].

Прошло всего два года, и о памятной встрече Гоголя и Голицына вспомнили в некрологе князя: «Давно ли, кажется, Гоголь читал у него в кабинете «Рим»? Давно ли мы все сидели тут кругом в житном общении мысли и слова?»[140]

Как бы там ни было, но даже если сам Голицын и заснул под чтение Гоголя, то спал крепким и здоровым сном. Ведь скоро он вновь пригласил писателя к себе. Голицын все хотел, чтобы Гоголь почитал «Тараса Бульбу». Но читать пришлось Шевыреву — Голицын был в восторге, «ему очень понравилось — сколько он может оценить»[141].

Лже-Дмитриев выдвигал свою версию странного нежелания Гоголя приходить к Голицыну, связывая ее с «неумением держать себя». А Голицын даже предлагал Гоголю какое-то место в Москве с жалованьем, узнаём мы из переписки Аксаковых. Но Николай Васильевич отказался.